Парк

От страха я начинаю задыхаться и, кажется, писаюсь. Теперь к страху добавляется ещё и стыд. И почему-то мне больше стыдно, чем страшно. Страх пульсирует во всём теле, а слёзы мешают дышать, я захожусь в истерике, но тварей это только забавляет. Я бьюсь головой о стол, мечтая потерять сознание, и одновременно боюсь, что больше уже никогда не приду в себя. Я вою, плачу и проклинаю этих уродов, но верёвка во рту не даёт мне даже шанса быть услышанной. Единственное, чего я добиваюсь своим брыканием - вырываю из руки иглу, резко дёрнувшись вбок. За эту маленькую победу Врач награждает меня ударом кулака в живот. И от этого во мне словно что-то ломается, что-то обрывается. Я окончательно понимаю, что спастись мне уже не дано и прекращаю сопротивляться. Слёзы отступают, а на их место приходит полное безразличие. Я перестаю дёргаться и замираю, живя одним моментом, растягивая его до бесконечности. Я стараюсь не думать, что будет через пять минут, прислушиваюсь к телу и ощущаю как жизнь уходит из меня. Вот я чувствую, как по руке разливается онемение, а по лицу катятся слёзы. Вот комната начинает качаться и плывёт перед глазами, а урод снова втыкает мне в руку иглу.

Первую чашку моей крови он несёт Толстяку. Тот пьёт маленькими глотками, наслаждаясь и смакуя. Я смотрю куда-то мимо него, но в голове пульсирует мысль: «Чтоб ты сдох!». Кажется, Толстяк меня слышит и подмигивает в ответ. А может, это просто глюк… После него Врач наливает себе и выпивает залпом, как водку.

Потом Юра. Сосед пьёт жадно, фыркая, словно конь. Тогда Толстяк кивает раненому и негромко приказывает: «Ешь!» Парень встаёт из-за стола и развязной походкой идёт ко мне, обходя стороной Юру и Врача. Он смотрит странно, прямо в глаза. И в его взгляде страх.

«Прости!» - слышу я у себя в голове чужие мысли и тут же чувствую на шее его губы.

«Поцелуй. Мой первый поцелуй. А умирать не больно!», - успеваю подумать я и тело скручивает такая боль, которая страшнее всего, что мне довелось испытать за последние несколько часов. И ей отзывается каждая косточка, каждый сустав, каждый вздох рвёт мои лёгкие в клочья. Я кричу в свой кляп, выгибаюсь от дикой, нечеловеческой боли, не в силах вынести эту муку, а мой убийца рычит прямо в ухо, но тут же отлетает к стене от удара мгновенно подбежавшего к нему Толстяка. Оттолкнувшись от стены, парень прыжком возвращается назад и швыряет Толстяка в противоположный угол, как игрушку.

Рык. Страшный, животный рык оглушает меня, и боль отступает. Я вижу со стороны своё растерзанное тело и проваливаюсь в темноту.

Тьма…

Монстр

«Умирать больно. Пора завязывать с этим мерзким делом! - думал, лёжа на кушетке, высокий перебинтованный мужчина. - Дёрнул же меня чёрт сесть перед концертом на диету. От диеты сил как у кролика, того и гляди, кто-нибудь тапком зашибёт!»

Мужчина тяжело вздохнул, и боль отозвалась уколом миллиона игл в его насквозь пробитой груди. Щёлкнув замком, со скрипом открылась дверь, и в палату зашёл плотный и высокий доктор в растянутом, будто наволочка, халате. В его руке был чёрный пакет, который он с брезгливостью протянул раненому.

- Дед, из-за твоих глупостей чуть не случилось непоправимое! - сжав губы, начал он с укором выговаривать, но собеседник его бесцеремонно перебил:

- Внучок! Ты бы шёл, отца чему-нибудь полезному поучил! А я без тебя разберусь.

- Это с тобой сегодня будут разбираться! - зло бросил врач, в то время как Иннокентий вытащил из пакета упаковку крови и положил её на ладонь. - Здесь доза на самую минимальную регенерацию. До решения хозяина я больше не дам тебе ни капли.

- Это для тебя он хозяин! А для меня - просто Тиктак, - с шипением ответил раненый и указал внуку на дверь. - А сейчас вали, у меня обед. Баланда, сэр!

Врач хотел что-то ответить, но наткнулся на острый, будто осиновый кол, презрительный взгляд деда и молча ушёл, не забыв закрыть дверь на ключ.

- Чёрт! Может, разозлить Тиктака, чтобы он дал этому психу ещё один шанс меня прикончить? Тогда я лучше не буду пить эту Витькину бурду. Так слабее. Или выпить, подлечиться и изобразить на суде покорность? А потом тихонько свалить из этого клана на другой конец страны? И что дальше? Жить иль не жить? Дерьмо вопрос! - вслух рассуждал Иннокентий, нарезая круги по комнате, как лев по клетке. Иногда он останавливался у дверей и трогал замок, потом рассерженно плевал в пол и выходил на новый круг. С него давно сползли бинты, обнажая выломанные рёбра и рваные лёгкие с выступившими по краям ран каплями чёрной крови. А на спине зияла сквозная дыра от флага, через которую со свистом вылетал воздух.

До ночи мужчина несколько раз менял своё решение, то собираясь выпить из упаковки принесённую внуком кровь, то убирая пакет с глаз долой. Колеблясь, словно сухой ковыль на ветру, Иннокентий так и просидел в своей темнице до тех пор, пока за ним не зашёл внук.