Парижский оборотень

— Полагаю, если мы сложим известные нам сведения воедино, из этого кое-что выйдет, — сказал Эмар. — Пойдемте, устроимся где-нибудь поудобнее.

Они зашли в ближайшее кафе, сели за столик и сделали заказ. Но разговор не клеился, так как каждый пытался разузнать больше, чем сообщал сам. Барраль не горел желанием делиться печальной историей своей любви, Эмар не хотел рассказывать о Бертране. Он лишь смутно намекнул на некую постыдную тайну, но умолчал о преступлениях.

— Вижу, вы не особенно высокого мнения о племяннике, — вдруг заметил Барраль. — И я вас отлично понимаю. Позвольте изложить вам некоторые сделанные мной наблюдения. С тех пор, как она стала встречаться с вашим знакомцем, на ее щеках появился необычный румянец. Это лишь украсило ее, но одновременно потрясло и испугало меня. И не только ее щеки лихорадочно раскраснелись, глаза также зажглись странным, неспокойным сиянием. Поначалу мне подумалось, что это симптомы зарождающейся болезни. Но нет, она была здорова, как никогда. Только потом я начал понимать причину. Ее околдовали. А как еще объяснить любовь самого веселого и счастливого создания на свете, изнеженной красавицы, выросшей в богатом доме, к мрачному юнцу без гроша в кармане?

По какой-то непонятной причине Эмар разволновался и принялся защищать Бертрана, хотя и не слишком настойчиво.

— Почему вы не поговорили с ее родителями? — точно извиняясь, спросил он.

Барраль смутился:

— Понимаете, она заставила меня дать обещание молчать.

«Да он сам влюблен в нее, — решил Эмар. — Бедолага. Я и впрямь сглупил, позволив Бертрану уйти».

Просидев около часа за бессвязным разговором, оба встали с мест, недовольные результатом и охваченные недобрыми предчувствиями. Барраль, поначалу возлагавший на эту беседу немалые надежды, понял, что она подходит к концу, и не смог сдержаться:

— Но, месье, неужели вы своему племяннику так ничего и не скажете? Разве совсем ничего нельзя поделать?

Эмар похлопал его по плечу.

— Друг мой, здесь должны действовать вы. Однако считаю своим долгом вас предостеречь. Не откладывайте! Время уходит. — И похромал прочь, радуясь, что, с одной стороны, если Бертран все еще совершает преступления, то он, Галье, свой долг исполнил и теперь капитан обязательно совершит какой-нибудь отчаянный поступок и развяжет этот узел; с другой же, если Бертран вправду преобразился, то никто чрезмерно не поторопил события. Эмар по-прежнему опасался, что в длительной перспективе пользы от нерешительности не будет. Тем не менее, за годы сомнений и колебаний по поводу Бертрана, бездействие вошло у него самого в привычку.

Барраль смотрел Эмару вслед, и ему хотелось бежать за ним с криком: «Почему вы так сказали? Зачем намекнули на столь ужасные вещи? Остановитесь, вы обязаны мне помочь. Мы должны действовать сообща!»

Но он не бросился вслед за Эмаром, а вернулся домой и начал писать свое ежевечернее письмо к Софи. Весь день он жил лишь ради этого умиротворяющего и прекрасного момента. Двойственность тайной службы померкла, Бертран стерся из памяти, и он сосредоточился на воспоминаниях, пытаясь вызвать в памяти Софи такой, какой она была в тот или иной день год или два года назад. Он старался припомнить точный фасон платья, цвет тафты, узор лент, бант за бантом ниспадающих гирляндами на пышной юбке. Ему хотелось воссоздать каждую реплику их вечернего разговора и точные цитаты из письма, написанного им в ту же ночь.

Все это было в далеком прошлом и ускользало, не даваясь в руки, но кое-что удивительным образом выныривало из темноты и вставало перед глазами, будто случилось вчера.

Проживая ушедшие дни, Барраль вновь наслаждался ухаживанием за девушкой и воображал, что их любовь взаимна. Он обладал отличной памятью. Она служила ему хорошим подспорьем в шпионаже: все только устно, никаких бумаг, которые потом могут быть использованы в качестве обличительных улик.

Он закончил писать поздно ночью и вышел отправить послание. И внезапно спросил себя, дала ли ему Софи настоящий адрес. Если да, то вправду ли она там живет? Но если на указанной улице имеется дом с таким номером — то, вероятно, она не солгала.

Барраль побрел по бесконечному, безмолвному лабиринту продрогшего Парижа проверить догадку. Идти было далеко, но он и не думал отказываться от затеи. Наконец Барраль увидел дом. С правильным номером. Однако, где их квартира? Он перешел дорогу и посмотрел наверх. На каменном фасаде чернели одинаковые квадраты окон. Сбоку виднелся узкий проход. Не исключено, что их окно смотрит туда. Но вряд ли. Кругом ни огонька! Они, наверное, уже спят. Спят. В одной постели. Рядом друг с другом. Или не спят, а лежат в темноте…

Барраль едва не застонал от боли. И тут окошко у самой земли замерцало тусклым светом. Кто-то в полуподвальной каморке зажег свечу. Его услышали. Вот-вот откроют окно и глянут, кто там бродит. Барраль едва не пустился наутек. Но нет. Окошко так и не открылось, но свет не погас, по-прежнему пробиваясь сквозь плотную белую завесу, похожую на простыню.