Паразиты сознания

– Позже, я расскажу тебе историю, что произошла со мной, во сне, и ты поймёшь, что старушка здесь ни при чём. Ой, какая же ты глупая! Я сам пришёл, понимаешь, по своему желанию возвратился домой, в моё тело.

"А не бабка ли, своими действиями, поспособствовала мне вернуться? – мелькнула у меня мысль. – Может, это её заклинания помогли мне в возбуждённом состоянии, но покинуть туловище Дона Хуана?"

Жена, молча, смотрела на меня круглыми глазами.

– Слушай, нога почему-то не отходит, пора бы уже. Я что-то плохо ощущаю её.

И вдруг, меня, как молния, пронзила мысль о Маркизе. И так же мгновенно уразумел, что безжалостно проучен: она стала живым протезом.

– Всё, на всю жизнь, инвалид! – выдохнул я и упал на кровать.

Пришло в голову, что и тело дона Хуана, в моём "сне", было без левой ноги. Значит, моё теперешнее положение вовсе не случайное! И я заплакал: слёзно, с рыданиями и горьким сожалением о действии с Маркизой, о моём подлом отношении к её необычной признательности ко мне. Понял всю подоплёку случившегося: убил своего настоящего друга!

"Скотина, негодяй, сволочь, так тебе и надо!" – каруселью закрутилось у меня в сознании, и я начал кричать это вслух. Жена, с сожалением, смотревшая на меня до этого, зарыдала в голос вместе со мной и всё твердила: – Саша, что происходит?

Глава 4

Наконец, несколько успокоившись, я принял решение, и, встав с кровати, пошёл. Но ступал рывками: опираясь, словно на протез, на левую, вытянутую ногу: она не сгибалась в колене, делал шаг, быстро переставляя правую. Опираясь на неё, подтягивал парализованную, и всё повторялось. Сначала неуверенно, потом веселей, но конечности я не чувствовал. Вбежал мой сын: ему уже шестнадцать лет, кинулся мне на шею. За ним вошла дочь.

– Ну, ты даёшь, папа! Перепугал нас всех. Как можно так спать?

– Не знаю, так получилось, сынок. Это же сон, что я могу сделать!

Опять поднялся шум, гомон. Все были поражены свалившимся на меня несчастьем. Я едва мог ходить с тростью….

На этом можно было бы закончить моё повествование, но случились некоторые события: о них расскажу вкратце. Попал в больницу. Диагноз: атрофия седалищного нерва левой конечности. Врачи были поражены случившимся: как это могло произойти внезапно? Лекарства и лечебные процедуры не помогали. Вышел из больницы, побывал на работе. От моей хромоты все были в шоке. Естественно, уволился.

…А из головы не выходили мои действия, проделанные с Маркизой. И однажды попросил товарища отвезти меня до лесополосы, в которой застрелил несчастную Маркизу. Остановились заранее. Дальше, с лопатой, побрёл один. Мешок был растерзан, кругом виднелись куски кожи с редкими клочьями шерсти. Изувеченные останки Маркизы, с ненормально запрокинутой головой, валялись в нескольких местах. При виде этой ужасной картины, на меня нахлынуло неописуемое чувство жалости. Я сел рядом с останками и завыл волчьим воем. Слёзы градом покатились из моих глаз.

Нахлынувшие, непередаваемые сожаление об убийстве и раскаяние в совершённом грехе, захватили разум и душу. Мне вспомнилась жизнь Маркизы, прошедшая на моих глазах и в которой я принимал непосредственное участие. Её преданные глаза, которыми она смотрела только на меня. Располагающая доверчивость и чувственные ласки – стремление лизнуть меня в лицо, как поцеловать, опять же только ко мне. А как поступил я с ней! Называя себя самыми последними словами, готов был разбить башку о дерево. Рыдания душили меня, они исходили из глубины моей сущности. Мне никак не удавалось вдохнуть полной грудью. Начав слабеть, я упал на бок. Затем возникли произвольные конвульсии.

Находясь в таком припадочном состоянии, мне почудилось некое касание. Думая, что подошёл мой товарищ, я опамятовался. Рядом стояла Маркиза. Она смотрела мне прямо в глаза. В них уже не было той преданности и доверчивости: лишь умный взгляд и всё тот же немой укор. Я опешил от неожиданности. Подумал, что мутится мой рассудок, "едет крыша". Но она была такой реальной. Протянул руку, коснулся её: о Боже, она настоящая, живая!

– Маркиза! – закричал я, – Маркиза! Не верю своим глазам, ты живая?! Прости меня, родная, любимая моя собака! Помилуй негодяя! – опять зарыдал я, потянувшись к ней. – Как мне теперь жить? Что сделать для прощения?

Но она отстранилась от меня. "Гав, гав", – пролаяла собака, даже не вильнув хвостом, и исчезла, превратившись в куст белосинего холодного огня, в котором опять мелькнул образ той роскошной женщины.