Паранойя. Почему я?

– Если б я тебя не любил, послал бы на х*й после первой же выходки! -то с какой злостью он это произносит, словно лучше застрелиться, чем иметь со мной дело, доводит меня до такого состояния, что я перестаю себя контролировать и выплевываю то, что давно накипело:

– Если бы ты меня любил, то послал бы свою жену, бизнес, да все на свете!

– Да что вы говорите?! Как это удобно, списывать свой еб*нутый, истерический характер и эгоизм на то, что я женат. Но я не спорю, я -мудак. Ну, а ты -то? Сидишь тут, заливаешь мне про то, какая должна быть любовь. Ты –то сама хоть как-то ее проявила по отношению ко мне? А то то, что я должен – это ты прекрасно знаешь, но мне вот интересно, ты хоть раз задумалась, что и ты тоже что-то должна? Или, по-твоему, вот эти твои истерики, взбрыки, сопли – это вот именно то самое, что мне необходимо во всей этой мясорубке?

Я не знала, что ответить на его упрек. Он подействовал на меня, как ушат холодной воды. Сначала по инерции хотелось, конечно же, возмутиться, вот только довод у меня был всего один.  И я вдруг с удивлением обнаружила, что настолько культивировала этот довод, что забыла обо всем остальном. Я будто утонула в болоте своей жертвы и жалости к себе, и сейчас, вынырнув, обернулась назад, и не узнала себя.

Я увидела свою мать. Она тоже никогда ничего не замечала дальше собственного носа и готова была на все ради того, чтобы отстоять свою позицию. Иногда мне даже становилось жаль папу Гришу, когда она кричала, а он был настолько уставшим, что просто молча слушал её ор. Я тогда все время думала, что никогда не буду такой женщиной. Что я не настолько дура, чтобы пытаться решить проблемы, истеря и топая ногами. Мне казалось, что я буду понимать своего мужчину, чувствовать и действовать, исходя из общих интересов.

Увы.

Реальность снова больно щелкает меня по носу, и главный ужас любой нормальной женщины – стать той, которая постоянно кричит и скандалит, – оказывается, давно воплотился в мою жизнь.

Говорят, если кричишь – значит ты уже проиграла. В своих собственных глаза, в глазах своего мужчины, в восприятии мира в целом. Пожалуй, это правда. Но я не хочу проигрывать, не хочу кричать и быть такой же, как мама.

Я хочу снова, как летом, просыпаться счастливой, сгорая от предвкушения и радости, хочу с сумасшедшим восторгом и волнением бежать к Долгову на встречу, рисовать его украдкой, петь с ним Металлику, болтать обо всем на свете, флиртовать напропалую, дразнить, заниматься любовью, а ночью, в тишине своей комнаты прокручивать с улыбкой нашу встречу и засыпать, мечтая о нашем совместном будущем.

Честно, лучше бы я не знала правды ни о нем, ни о его семье, ни о себе самой. О той части себя, что лезет из меня под гнетом обстоятельств, ибо, что с ней делать я просто не знаю.

Тяжело вздохнув, перевожу взгляд на пролетающие за окном тускло-освещенные улочки, и тихо признаюсь:

– Я не справляюсь, Серёж. Не получается. Да, я знала, когда соглашалась, что у тебя семья, бизнес и что будет тяжело. Но я не понимала, насколько. Не знала, что меня будет наизнанку всю выворачивать. Каждый раз, когда ты возвращаешься домой, я будто часть себя отрываю. Ты после наших встреч живешь своей привычной жизнью, а я…

– А с чего ты взяла, Насть, что я живу своей привычной жизнью? – возражает вдруг он.

– А как? – повернувшись, смотрю на него и только сейчас замечаю, какой у него уставший, вымотанный вид.

– А ты, как думаешь, если я весь вечер названиваю, как одержимый придурок, а после срываюсь к тебе посреди ночи? По-твоему, это, потому что мне так ох*енно живется своей «отлаженной, привычной жизнью»?

У меня, конечно же, вырывается ироничный смешок, на что Долгов отвечает понимающей ухмылкой.

– Ты права, это смешно требовать понимания, учитывая положение вещей, которое я сам создал. Но я просто хочу, чтобы ты знала, мне все это тоже далеко не в кайф. Настолько, что я больше не хочу возвращаться в свой дом. Меня все там раздражает. Я за*бался! Настолько, что хочешь верь, хочешь – нет, даже дети уже не держат. Но я не могу сейчас развестись, Насть. Не могу! – чеканит он по слогам с такой бессильной яростью, что я оставляю едкий ответ при себе. Долгов же продолжает. – И вовсе не потому, что мне так удобно или плевать на твои чувства. Я бы и сам с удовольствием им поддался: купил бы нам с тобой домишко в Хэмптонсе на берегу Атлантического океана, и послал бы все на хер. Но помимо чувств, Насть, есть еще мои двадцать лет труда. Очень тяжелого труда! Которому я отдал всю свою молодость. Понимаю, тебе очень хочется широких жестов, подвигов… Но я обычный мужик с примитивной логикой, для которого подвиги – это победы и достижения. Слить же в унитаз половину своей жизни – это значит сломать себя через колено. Ты таких от меня подвигов хочешь? Думаешь, после этого мы заживем счастливо и спокойно?