Парадоксы Младшего Патриарха

Замок тихо клацнул и свалился наземь. Я тут же рванул дверь на себя. Самая пора: стены уже приближались. Мы с Лиахом метнулись в проем, ворвались в камеру, захлопнули дверь в четыре руки… все. Вот теперь действительно и в самом деле все.

Это рассказывать долго – а на самом деле все произошло в единое мгновение… вот только нам оно показалось вечностью. Но вечность закончилась, и мы двое живы… нет, не двое.

Трое.

Кеану был бледен и худ, на ногах держался не очень твердо… но он был нагло и несомненно жив. Жив – вопреки всякому вероятию.

Так не бывает.

– Ты – дух? – тихо произнес Лиах, и рука его, протянутая к брату, не смея коснуться, замерла в воздухе.

– Вот уж нет! – фыркнул Кеану; голос его был хоть и слаб, но отчетлив. – Духи не пахнут.

Что верно, то верно. Обо всяких привидениях я слыхивал, а иных мне и видеть доводилось – но чтобы призраки пахли… а от Кеану исходил несомненный запах живого тела, и притом тела узника, которого содержат пусть и не в выгребной яме, но все же каждодневного купания в душистой воде с жасминовой эссенцией, прямо скажем, не дозволяют.

Лиах издал короткий сдавленный смешок и опустился на пол.

– Я тебя своими руками похоронил, – вымолвил он.

– Не меня, – поправил его Кеану.

Ошибся Лиах? А я-то, я?

– Я тебя своими руками убил, – взмолился я.

– Не совсем, – поправил меня Кеану.

И тут в глазах у меня ненадолго потемнело, в голове промерцали и угасли какие-то звенящие звездочки, а потом я почему-то оказался сидящим прямо на каменном полу, совсем как Лиах.

Утром меня околдовали и похитили. В полдень я лежал на алтаре и ждал смерти. Спустя всего несколько мгновений сражался бок о бок с Лиахом. Потом разговор наш у костра… всем разговорам разговор. Погоня за жрецом. Смыкающиеся стены. Мое признание. Наше спасение. И вдобавок – живой Кеану.

Знаете, что такое «выйти из себя»? Думаете, разгневаться до потери соображения? Вовсе нет. Это именно и значит выйти из себя. Как я вышел. Я ни тела своего усталого не ощущал, ни рассудка, неспособного даже удивляться. Я как бы пребывал рядом с самим собой. Нет, я не утратил власти над собой, я мог повелевать и телом своим и разумом… мог бы, когда бы знал, что же им такое повелеть. Ни телом, ни сердцем, ни умом я не знал, что же мне теперь делать, что сказать… или ничего?.. или все-таки…

Странно спокоен я был. Будто все это случилось не со мной. Ни гнева, ни страха, ни радости… как есть ничего.

Я слегка скосил глаза вбок. Лиах сидел, привалясь к стене, и лицо у него… эй, ведь это лицо я уподобил клинку? Человек-нож, человек-лезвие… как же! Лиах был похож на самого себя – и в то же время непохож, как отражение в воде, смазанное ветром. Таких лиц даже у пьяных не бывает… разве только если настойкой дурного гриба напиться… и тоже – нет. Выражение этого лица было сейчас отсутствующим до беззащитности, как у спящего – и, как у спящего, немного вдобавок лукавым, словно во сне он постиг самую смешную шутку на свете и наслаждается ею в одиночестве: стоит проснуться, и она забудется и останется тайной навсегда.

А Кеану стоял и смотрел на нас взглядом усмешливым и протяжным, словно некуда нам было торопиться: уж теперь-то в нашем распоряжении все время, сколько его есть на свете.

Поменялся Кеану разительно. Другим я его запомнил. Не тот мальчик, что беспечно смеялся в игорном притоне, делая дурашливые ставки в самой вечной из игр – играя во взрослого. Совсем не тот. И ведь времени прошло, если вдуматься, всего ничего. А, проваль – быстро же взрослеют, по темницам сидючи. Не тот Кеану стал… да и мы с Лиахом не те. Куда подевался захолодевший от ярости холеный вельможа? И где, скажите на милость, Младший Патриарх? Сижу тут на полу, голой спиной к холодной стенке привалился, весь в грязище, ладони потные…

Позабытые в стиснутых пальцах Иглы мешали утереть руки. Я хотел было сунуть их за пазуху, вспомнил, что рубашки на мне нет, вколол Иглы в штанину, старательно вытер ладони… и тогда только понял, что за железяки острые воткнул в поношенный темный холст.

Лиах посмотрел на меня, и рот его пополз влево в странной ухмылке. Ладони мои враз вспотели снова, только теперь я их утирать не стал.

– Не возражаешь? – спросил я как можно более небрежно.

– Ну что ты. – Улыбка Лиаха сделалась широкой и сладкой, как зевок. – Что ты, Шенно Дайр Кинтар. Родне по таким пустякам не возражают.

– А братьям – тем более, – сдерживая смех, поддержал его Кеану.