Парадоксы Младшего Патриарха

Я ничего не мог придумать. С каждым шагом я все быстрей приближался к ожидающей меня потусторонней пасти – а придумать ничего не сумел… а может, и не надо? Пустое дело – продумывать план сражения загодя. Все равно все пойдет не так, и дотошно выверенная хитромудрая придумка только свяжет тебя по рукам и по ногам… нет, не буду ничего измышлять и прикидывать. Бой – он как речная стремнина, и лучше не пытаться попусту выгрести против течения, а отдаться ему без изъятия и только помогать своенравной волне вынести тебя на берег.

– Пещера! – рявкнул Интай сорванным голосом.

Можно подумать, что я и сам на вижу. Что я могу не увидеть.

Гора была неожиданно невысокой и длинной. Она нависала над равниной, словно надбровная дуга над лицом, чуть изогнутая, вся мохнатая от низенькой цепкой травы. Трава скрывала камень почти сплошь, и единственная в нем проточина зияла явственно, как рана. Но даже будь она тоже нагусто затянута травой, я просто не смог бы ее не увидеть.

– И камень вон, – добавил Интай.

Большой камень, прежде закрывавший вход в пещеру, был отвален в сторону. Нижние камни, подпирающие, громоздились рядом неуклюжей россыпью. Вот как… вот оно, значит, как… алтарь был закрыт по всем правилам, проход к нему был завален… и кто-то отвалил камень.

– Давай посидим немного, передохнем, – тревожно засматривая мне в глаза, попросил Интай.

Я бы и рад был ответить ему согласием – только ноги у меня отчего-то совсем не гнулись, и присесть на теплый, нагретый солнцем камень я не мог.

– Ты посиди, – выдавил я, – мне что-то не хочется. Я пока лучше схожу поосмотрюсь…

– И не вздумай! – взвыл Интай, ухватя меня за шиворот. – И… и вообще там наверняка темнотища… нечего тебе там смотреть.

Я припомнил скудные свои познания об алтарях Оршана.

– Не сожрут меня впотьмах, не бойся, – возразил я. – Там не темно. Там наверняка дырка проделана где-нибудь в стене, чтобы полуденное солнце видать было.

– А если заросла твоя дырка? – уперся Интай. – Одного не пущу.

– А вдвоем что, светлее будет? – вздохнул я. – Оставайся здесь, добром тебя прошу.

– А если не останусь? – вызверился Интай.

– По-настоящему, тебе за ослушание шею свернуть полагалось бы, – отрезал я. – Скажи спасибо, что мы сейчас вблизи от алтаря, и нам Оршана кормить нельзя, так что походишь покуда с несвернутой шеей.

– Спасибо, – огрызнулся Интай.

Нет, я все понимал. Я понимал, зачем он тянет разговор. Задержать меня, замедлить, не пускать… но меня бы сейчас и стальные цепи не удержали. Я не только ощущал Зов, но и почти слышал, и тело мое жаждало лишь одного: томно покориться его повелительной ярости. Из последних сил я заставлял себя стоять на месте и болтать с Интаем… пока еще заставлял.

А вот Интай, всячески пытаясь оттеснить меня от входа в пещеру, сам туда заглянул. Заглянул – и тотчас отпрянул.

– Ой! – невольно вырвалось у него, и он тут же совсем по-детски зажал рот ладошкой, но было уже поздно. Я еще мог с грехом пополам через силу противостоять Зову… но этому мальчишескому «ой» я воспротивиться не сумел.

Медленно – или это мне только казалось, что медленно – я подошел, плечом оттер Интая и тоже глянул.

Действительно, ой.

– Боги, – в ужасе выдохнул я, – кто этот несчастный… нет – не несчастный… счастливый?

Алтарь обретался не посреди пещеры, а чуть поодаль. Магическая печать на его каменном боку висела криво, наполовину оборванная. А у самого подножия алтаря, почти касаясь полупрозрачными пальцами свисающей печати, лежала оболочка. Навроде тех, что оставляют насекомые после линьки – легкие, почти невесомые, с выцветшими надкрыльями, еще хранящие очертания тела, навсегда покинувшего былую форму. Именно такая. Только эта оболочка была человеческой.

Нет, не кожа, содранная с тела – от нее тоже и помина не осталось – а именно оболочка. Легкая, высохшая, полупризрачная. Облик, отделенный от человека, и только. Под левым глазом оболочки красовался великолепный фингал, скула рассажена… но ни ссадина, ни синяк не нарушали выражения запредельного счастья, разлитого по призрачному лицу. Губы оболочки осеняла улыбка экстатического блаженства. Кем бы ни оказался этот погибший невообразимо жуткой смертью и какой бы эта смерть ни была, но сам он пребывал от нее в полном восторге.

В жизни не видал подобной жути – надеюсь, что и не увижу впредь. Даже если мне той жизни на два вдоха осталось.