Парадокс Зенона

– Я вам больше скажу… В силу своего безрассудства… ненависти… наглости они захватили и губисполком – знаете дом бывший Зарывнова? Захватили весь город и маршировали по нему с песней.

Посетитель не знает, что и думать:

– Но об этом здесь ничего нет.

– Ещё не собраны документы… – смотритель вздыхает. – Они так обогатили бы музей! Ведь мы ещё не осознали совершённый подвиг, мало знаем наше героическое былое…

С ним торопливо соглашаются. (Хотя о подвигах, о героях – в каждой газете, в каждой радиопередаче).

Бывает, попадётся посетитель, который и сам знает события того дня… Эти люди крайне редко заходят в музей.

Они всегда двух категорий. Одни после первых же слов Дворина принимаются пылко живописать разгром «белобандитов». Немного послушав, вежливо улыбнувшись, смотритель возвращается на свой стул.

Другие, не поддержав разговор, спешат уйти.

17

В 37-м был арестован как враг народа первый секретарь обкома Рывдин. Вскоре музей обогатился. Появились свидетельства о том, что Рывдин, возглавляя в восемнадцатом губчека, выполнил тайное указание Троцкого и предательски помог белым овладеть Оренбургом.

В музее выставили фотографии очевидцев, вспоминавших, как Рывдин выходил вместе с дутовцами из захваченного ими дома Панкратова. После этого очутился на свободе – живой и невредимый. Проникшие в советские органы враги подавали это: какой-де сметливый Рывдин – провёл белых. Но теперь он выведен на чистую воду. Собаке собачья смерть!

Перед глазами Дворина: беззащитный, убито-улыбающийся мужчина с фуражкой в руке… культурный человек, отец четверых детей, вынужденный сотрудничать в большевицкой газете ради пайка…

Позже узнал, сколько ещё невинной крови пролил Рывдин после того, как его отпустили.

Небо послало ему кару, и это не всё. Рывдин пригодился для признания – город был взят!

Теперь можно рассказывать об этом свободнее. (« Я вам больше скажу!»)

Дутовцев было в семь раз меньше, чем… наших. У них не было артиллерии. Три пушки они захватили у… наших…

Только добавляй о предателе Рывдине. Если бы не его предательство, неужели такая горстка смогла б ворваться в славный красный Оренбург, забрать в плен тысячу доблестных красногвардейцев и маршировать с песней по городу?

И ведь забрала!.. такая-сякая. Маршировала!

Кому в те годы было так приятно ходить на работу, как Дворину?

Пусть мала зарплата. Но он и тратит на себя мало. Не пьёт вина, не курит. Питается лишь овощами и хлебом, часто обходится одной сухой картошкой.

Изредка – яйцо всмятку; это предел! Больше ему ничего не надо. «Мясо, молоко, сметана… усложняют потребности… и человек не может пить из другого источника».

Он пьёт из другого…

Жена преподаёт в школе домоводство, подрабатывает: шьёт на людей; по большей части, перекраивает обноски. Растёт дочка Ида. Они переселились в другой полуподвал, но теперь это отдельная двухкомнатная квартира. Водопровод и уборная, как водится, на дворе, но квартира не холодная, вопреки опасениям.

Иногда он чувствует в себе вопрос: и это жизнь?.. Когда его списали после ранения, он мог – он должен был! – вернуться в Томск. Ради матери. Как ждали его! Но ему нужно было в Оренбург, он жаждал взятия Оренбурга и ничего не помнил, кроме этого.

А что помнил дядя Саул, когда оставался в Форштадте до безнадёжной рукопашной схватки, в которой и погиб? Почему нельзя было уйти из Оренбурга и продолжать борьбу?..

Дядю уже не ждала мать. Но она была жива, когда он вступил в боевую организацию эсеров. Он не знал, что будет с матерью, если его приговорят к повешению?..

Иосиф не воображает себя таким непреклонным, беззаветным борцом, как дядя Саул, нет. Какой он борец? Просто тогда, в девятнадцатом, он слишком надеялся, что Оренбург возьмут, надеялся чуть-чуть сверх меры и задержался в Троицке. Войди красные в Троицк не в тот день, в который они вошли, а на следующий – он успел бы уехать к родным.

Ещё летом семнадцатого отец почти весь капитал перевёл в Китай, в отделения американских и шведского банков. Семья была готова уехать в Харбин. Впоследствии до Иосифа дошли слухи – она и уехала до прихода в Томск красных. Отец, помнит Иосиф, подумывал осесть на Аляске, чтобы снова, как в молодости, заняться торговлей пушниной. Скорее всего, он так и сделал. Он был ещё нестар, энергичен.

С родителями уехали дочери с мужьями, живут теперь на Аляске или где-нибудь в Сиэтле, в Сан-Франциско.

И он бы там жил… Не задержись он в Троицке.

Что есть, то есть, он живёт в Оренбурге, и никто во всей стране не ходит на работу с таким чувством, как он.

18

На войну его не взяли из-за ранения. Нет, он не воевал, объяснил он в военкомате, ему было неполных шестнадцать, когда шёл бой за Троицк: перебегал улицу, и – случайная пуля в грудь.