Парадный этаж

Покидая в 1963 году Францию, Бернар не задумывался о том, вернется ли он, и если вернется, то когда. Все десять лет, проведенные им в Аргентине, он был так поглощен работой, что ему ни разу не удалось выкроить время и хотя бы на несколько недель съездить домой. Он свыкся с новым образом жизни, со страной, с ее жителями и их нравами с такой быстротой, что это поразило даже его самого. Франция была далеко; все, что происходило там, перепутывалось в его сознании с тем, что происходило в остальном мире, и отзвук событий лишь глухо доходил до дома, затерявшегося среди пампы. Время от времени разражались войны на Востоке, на Ближнем Востоке. Волнения молодежи вспыхивали во многих западных столицах и университетских парках Америки; они ставили в затруднительное положение правительства, потом с началом каникул затихали. Почти повсюду давали себя знать первые симптомы мирового экономического кризиса. На фоне таких столь различных потрясений формировались все человеческие судьбы в XX веке. Поглощенный своей работой, Бернар следил за событиями в мире не слишком регулярно и без особого внимания. Однажды у него случился небольшой сердечный приступ, не тяжелый, но он исподволь заставил Бернара задуматься о себе, о своей жизни. В расцвете физических и духовных сил он вдруг понял, что старость уже подкарауливает его, она не за горами, притаилась на обочине. И тогда он в полной мере осознал, что ждет его в этом добровольном изгнании. Он неожиданно затосковал по небу более прозрачному, горизонту более строгому, городам более древним и жизни более беспечной и, быть может, более возвышенной. В нем проснулся интерес к духовным ценностям, к неведомым ему областям искусства и Красоты. Он сказал себе, что он варвар, неотесанный мужлан; и у него появилось желание стать немного лучше, тоньше, если это еще возможно… Пришло время, решил он, снова собираться в путь, снова менять жизнь, и он тут же наметил себе программу действий. Полгода он будет проводить в Аргентине, полгода — в дорогой его сердцу старушке Европе, ведь это, наконец, его родина. Во время его отсутствия estancia будет заниматься управляющий. Впрочем, Бернар уже давно подумывал создать там своего рода кооператив, хозяйствовать в котором сообща станут все, кто там работает. Он написал брату, известил его о своем возвращении. Он поделился с ним своими планами и попросил его обязательно приготовить для него те деньги, сумму весьма значительную, что составляли его долю прибылей, которые к тому же за десять лет принесли проценты. Он представлял себе удивление, быть может, даже подавленность своей семьи, ведь они, верно, уже считали, что избавились от него навсегда. Встреча, пожалуй, будет нелегкой… Ну и пусть! Эта тяжелая минута останется позади, и он отправится путешествовать, наконец-то насладится долгим досугом… С высоты своих древних крепостных стен, через пролегавший между ними Атлантический океан, Европа манила его.

Первое, что поразило Бернара, когда он ступил на родную землю на аэродроме Орли, был вид полицейского, парня, одетого в туго обтягивающие бедра темно-синие брюки и небесно-голубую рубашку — стоял сентябрь и было еще тепло. Когда взгляд Бернара упал на полицейского, тот как раз открывал элегантную сумочку, которая свисала у него с плеча на длинном ремне (как женские сумки во время оккупации). Заинтригованный Бернар остановился, спрашивая себя, что же этот блюститель порядка намеревается вытащить из своего ридикюля. Полицейский извлек оттуда всего лишь носовой платок и вытер им лоб.

Для вернувшегося на родину изгнанника это было первым признаком перемен, какой-то возможной эволюции…

Поезд, в котором был парикмахерский салон, киоск с сувенирами и gadgets[14], а также snack-bar[15], за четыре часа домчал Бернара домой. Брат, единственный представитель семьи, ждал его на перроне. Он постарел, но не так уж сильно. Он пробегал взглядом окна, ища Бернара, и во взгляде этом было столько беспокойства, столько нескрываемой тревоги, что Бернар подумал: «Кто-то умер. Леон страшится сообщить мне эту весть». Быстро выйдя из вагона, он с чемоданом в руке направился к брату. Они обнялись.

— Я заказал себе номер в «Отель де Франс», — сказал Бернар.

И так как Леон вяло запротестовал, что его, мол, ждут «дома», безапелляционным тоном в нескольких словах пояснил: после столь долгого, а главное, столь радикального отсутствия (ни писем, ни вестей), — отсутствия, походившего скорее на окончательный разрыв, неизвестно, какой прием уготовили ему близкие, поэтому он решил, что разумнее первые дни, пока он не встретится со всеми членами своей семьи и не узнает, сможет ли он жить дома, побыть одному.

Леон пробормотал:

— Как тебе будет угодно.