Парадиз–сити

— Насколько мне помнится, это ты обратился ко мне, — заявил толстяк. — Если хочешь, можешь поискать специалиста подешевле. Я свою цену назвал, а дальше — тебе решать.

Гаспальди сунул официанту сложенную вчетверо двадцатку и отмахнулся от протянутого ему чека.

— Сдачу оставь себе, — сказал он и подождал, пока молодой китаец унесет пустую чашку, а затем снова переключил внимание на собеседника. — Ладно, — проговорил он, — согласен на твои условия. Но работа должна быть сделана четко и чисто. За этим будут следить большие люди. Если ты провалишь дело и все еще будешь жив, они не пожалеют денег, чтобы исправить это упущение. Ты меня хорошо понял?

— Ты знаешь, как я работаю, — сказал толстяк. — Я не беру ни цента до тех пор, пока работа не сделана. Если этот ваш коп настолько хорош или удачлив, что сумеет замочить меня, то вам, ребята, вообще не придется платить. Так что прибереги свои нотации в стиле Джона Пеши для сосунков. Это не первая моя вечеринка, и я не собираюсь позволить, чтобы она стала последней.

— Значит, договорились, — подытожил Гаспальди, поднимаясь из–за стола и бочком выбираясь из кабинки.

— Рад слышать, — заявил толстяк. — Теперь я наконец могу уйти из этой дыры и нормально пообедать.

— И все же, я думаю, здешний суп тебе понравился бы, — направляясь к выходу, добавил Гаспальди. — Зря ты его не попробовал.

* * *

Фелипе Лопес вышел из расположенной в цокольном этаже квартиры и выбросил маленький пластиковый пакет в мусорный контейнер, стоявший у кованых ворот. Подойдя к воротам, он отодвинул засов, распахнул их и вышел на тротуар перед четырехэтажным зданием. Было раннее утро, вслед за которым должен был прийти еще один знойный августовский день. Улица была безлюдной, если не считать одинокого джоггера, спешившего закончить ежедневную пробежку до наступления жары. Фелипе нащупал в кармане поношенных джинсов сложенную десятидолларовую бумажку, желая убедиться, что деньги, полученные только что от миссис Клэр Сэмюеле, все еще на месте. Он выполнял различные поручения для миссис Сэмюеле вот уже несколько лет — с тех пор, как ее муж, Эллиот, упал замертво в прихожей маленькой двухкомнатной квартиры, которую они снимали. Она нуждалась в малом, посылая Фелипе за молоком, соком, яйцами, полуфунтом ветчины и мясом. Похоже, эти продукты составляли весь скудный рацион бедной женщины.

Фелипе заходил к миссис Сэмюеле дважды в неделю — обычно по средам и воскресеньям, приносил ей почту, целая груда которой скапливалась у вечно запертой входной двери, и выносил мусор. Чаще всего она оставляла мальчика у себя на завтрак. Они ели сэндвичи, пили апельсиновый сок и смотрели последние новости по телеканалу WSNBC. Разговаривали они редко, предпочитая уютную тишину в приятной компании друг друга, но если разговор все же начинался, то говорила в основном миссис Сэмюеле. Она рассказывала о том Нью—Йорке, который когда–то знала, и который юный Фелипе Лопес по молодости лет про–сто не мог помнить, о тех временах, когда их район весело шумел голосами вновь прибывших иммигрантов, каждому из которых не терпелось поскорее обустроиться в новом доме. Она рассказывала о своем муже, Эллиоте, о том, как он гнул спину в своей прачечной, не отходя по двенадцать часов в день от огромных стиральных машин и барабанных сушилок, в коротком коричневом переднике с карманом, полным четвертаков. Миссис Сэмюеле скорбно качала головой, вспоминая о том, как муж просаживал деньги, делая ставки на лошадей и еженедельно картежничая в задней комнате магазина «Деликатесы Джакомо».

— У нас мог бы быть большой красивый дом, — говорила она Фелипе, — как те, что на Эйли–авеню. Может, даже машина и деньги на отпуск. Элли мог бы иметь все это, но все, что у него было, — это прачечная и долги. А после того, как он умер, они пришли ко мне. Те люди, которым он задолжал, пришли и забрали его бизнес. Заставили меня подписать какие–то бумаги, и все было кончено.

— Почему же вы не сказали им «нет»? — спросил Фелипе.

— Тогда я тоже была бы мертва, — ответила женщина, — а прачечная все равно досталась бы им.

В те дни, когда миссис Сэмюеле не предавалась воспоминаниям о прежних деньках и несбывшихся мечтах своего покойного мужа, она рассказывала Фелипе о городах Европы, о которых он только читал в книгах, и о блюдах, о которых мальчик даже не слышал, не говоря уж о том, чтобы попробовать. Женщина вспоминала о своем сиротском детстве, когда ее передавали из семьи в семью — до тех пор, пока она не осела в детском доме при женском монастыре в небольшом городке Салерно на юге Италии. Там она жила до тех пор, пока — за неделю до своего восемнадцатилетия — не познакомилась со своим Эллиотом, встречу с которым в местном кафе устроили его родители и мать–настоятельница.