— Иллюзии, Саша, — тихо перелился голос Зарайской, замер в медленном пороговом перекате и вдруг звенящим обрывом взрезал повисшую тишину: — Ты думаешь, жена еще многого от тебя ждет? Или все еще с тобой кончает? — она дала Дебольскому вздрогнуть от неожиданности и подалась вперед, не отнимая пристального взгляда: — А? В самом деле думаешь?
И, конечно, он передернулся. Как каждый испуганный человек. В подсознании своем не желающий продолжать разговора.
Но не могущий уйти.
— Когда вы занимаетесь сексом, — журчала вода, топя его в прозрачных, бьющихся о пороги волнах, — она две трети времени ждет, когда это закончится. Или думает о том, с кем бы тебе изменила.
— Мне жена не изменяет, — резко бросил он. Как сделал бы на его месте любой другой трус.
И разозлился на себя.
Зарайская же (к его смутному, боязливому облегчению) согласно кивнула:
— Думаю, нет, — и на губах ее заиграла улыбка. Едва заметная, тронувшая только самые уголки. Но достаточная, чтобы Дебольский ее уловил. — Ты бы такую не выбрал.
И почему-то именно от этой фразы, от ее недвусмысленной беспощадности Дебольскому стало мучительно невыносимо. Острее всего.
— А она никогда, — вдруг тихо спросила Зарайская, — не делала чего-то такого, — будто вытягивая из него признание вместе с остатками самоутешения, — такого, что бы тебя испугало? Причины чему ты не знал.
Он совершенно не думал о том случае, да и не хотел говорить.
Но вдруг сказал. Хотя стыдился этого воспоминания. И не позволял себе помнить.
— Она ушла однажды. — Судорожный глоток больно сжал горло. — Уехала к родителям. С сыном. На неделю.
Зарайская откинулась на спинку стула. Прижав к груди, подняла тонкие, почти прозрачные руки и охватила пальцами шею, будто снимая усталость, — дрогнула, потеплела матовая белизна кожи.
И коротко, без удивления кивнула:
— Потом вернулась?
— Вернулась, — подтвердил он. И с нотами какого-то поспешного самооправдания быстро проговорил: — Говорила, что ей нужно подумать, разобраться, как…
Но Зарайская не слушала. Медленно-медленно крутясь на сиденье, прижимаясь к полу лишь мыском одной из узконосых туфель. И шипастый каблук мерно постукивал по расхристанным ножкам кресла.
— Сын, — сказала она. — Это очень удобно, когда у женщины ребенок. В большинстве случаев она не уйдет.
— А зачем ей было уходить? — резко спросил Дебольский.
— Другой мужчина, — просто пояснила она. Посмотрела в лицо и успокаивающе рассмеялась: — Не переживай, может, она с ним и не спала. — И со снисходительной жалостью усмехнулась в сторону, будто его тут и не было: — Для мужчины это так важно. — Вздохнула и знакомым движением собрала рассыпавшиеся волосы на плечо, мягкие пряди коснулись матово-беззащитной кожи груди. — Но он готов был забрать ее с ребенком. И она решала, — Зарайская снова задумалась, взгляд ее затуманился, — стоит ли так кардинально менять свою жизнь.
Она говорила так легко, так уверенно. И так правдиво, что Дебольский озлился:
— Если ей так плохо, зачем она со мной живет?
— Главное не победа — главное участие, — усмехнулась она.
Подалась вперед, оперлась о локти. И в глазах ее зачиталось какое-то томительное, вынимающее душу сожаление.
— Такие, как ты, Саша, думают только о себе. Тебе все равно, хорошо ли ей. Днем, ночью. Безразлично, нравится ли ей работа и что она думает, когда днем скучает за обедом. Тебе не интересно, чего она боится, пока этого не случится, во всяком случае. Ты только делаешь вид. — Сказала. И тут же одернулась, как паранджу, набросила на лицо насмешливую улыбку, откинулась на сиденье — тень легла на выступающие реберные сочленения в глубоком вырезе. — Но это ничего. Она смирилась. Ей уже тоже все равно.
Склонила голову на плечо, и глаза ее, устремленные на Дебольского, на мгновение снова затуманились:
— Она научилась любить тебя таким, какой ты есть. Ты даешь ей стабильность. Сейчас ей уже ничего другого не хочется. Не переживай, так почти у всех.
— Звучит безнадежно, — раздраженно бросил он. Понимал, что надо сделать вид — перевести разговор в шутку, — но не мог.
В глазах Лёли появилась тоска:
— А так и есть, — она отвела взгляд, — в каком-то смысле. У вас ребенок. Квартира, быт. А люди очень долго притираются друг к другу. И начинать все заново сложно. Жизнь коротка. Нет гарантии, что все получится.
Она видимо машинально потянулась, придвинула к себе следующую папку — открыла, — и в ней оказалась точно такая же кипа анкет. Которую предстояло точно так же долго и нудно заполнять.
— Она правильно сделала, что не ушла, — взялась Зарайская за ручку. — Лучше не будет. Ты хороший муж, Саша. Во всяком случае, достаточно хороший. В другом браке ничего не изменится. Хотя… — она понимающе улыбнулась, — она может себя в этом убедить.
И почему-то именно от этой констатации внутри у него шевельнулось что-то… чему он пока не мог дать названия.
— Ты не видела мою жену, — напомнил он.