Парадиз

— Откуда ты знаешь? — чуть резковато спросил Дебольский. Пожалуй, раздражение в нем вызвала сама констатация того, что еще не случилось.

Третья, четвертая.

— В конце всегда ничего не бывает.

Она запрокинула голову и горстью, так, как едят первые ягоды малины — красные, духовитые, прямо с куста, — запрокинула в рот таблетки обезболивающего. И быстро запила водой.

Дебольский почему-то задумался о малине и о лете.

И не заметил, как она вдруг тронула его за рукав.

— Саш, ты позвони ему вечером.

— Кому? — не сразу понял он и подумал об Азамате.

— Ване. Попову, — сказала она.

И побежала вниз по лестнице, торопливым речитативом застучали каблуки. У входной группы уже ждало такси.

32

Зачем-то — он сам не мог бы объяснить зачем — Дебольский принес палочку от эскимо домой. Скорее всего, не нарочно — просто машинально сунул в карман, вместо того чтобы выкинуть. А когда раздевался — нашел.

А потом поймал себя на том, что, лежа перед телевизором и бездумно глядя в экран, крутит ее в пальцах. Палочка была обычная: белая, плоская, с черным ободком налета, оставленного шоколадом. Такая же, как миллионы других. Как те, что раскидывал по дому Славка.

Ему снова почудился запах женщины. Горько-сладкий аромат, источаемый складками юбки, их гладкая шершавость на щеках. Дебольский провернул палочку в пальцах: черный ободок скрылся из глаз — оказался на другой стороне. И он почувствовал вкус. Удушливый, солоноватый вкус возбужденной женщины, ее вязкую, нетерпеливую влажность. В пальцах ощутил нервные подергивания бедер, в кончике языка — горячую пульсацию.

— А папа мороженое ел! — вырвал его из грезоощущений детский голос — Славка радостно закрутился на стуле, отвлекаясь от уроков. И детские глаза весело и удивленно мелькнули за толстыми линзами очков. Испытующе глядя ему в нервы.

Дебольский почувствовал надсадное разочарование и острое раздражение.

— Это не папа ел мороженое, — резко одернул он. — Это ты ел. И мусор в диван засунул. — Он не лгал. Славка всегда так делал. И если поднять диванную подушку, можно было найти не одну такую палочку. В комочках пыли там лежали фантики, ручки, бумажки, обертки леденцов и мармелада. Славка прикусил язык, завертелся ужом на стуле. — Мать тебе покупает, а ты раскидываешь, — уличающе, разоблачающе повысил он голос. Тем тоном, которым ругался каждый родитель. Каждый, у кого были дети. — Я тебе сколько раз говорил? — повернул голову — посмотрел Славке в глаза. А тот уже скуксился, потерялся, позабыл веселость, и ручка заерзала в неловких детских пальцах (почерк у Славки был отвратительный). — Не раскидывай по всему дому! — с наслаждением воспитателя вдавливал его Дебольский в стул. — Для этого ведро есть. — Славка знал, что фантики, обертки и палочки от мороженого нельзя прятать в диванные подушки. Знал и все равно так делал.

— Я не совал, — с робкой обидой пробубнил Славка, поправляя на носу толстые очки. И его застенчивость, покорность, готовность слушаться родителей и его очки с толстыми стеклами вызвали в Дебольском острое чувство разочарования.

— О чем речь? — показалась в дверном проеме голова Наташки. Жена улыбалась.

Наигранно, почти неестественно.

— Славка мусор раскидывает, — не глядя буркнул Дебольский. И отвернулся. — И препирается. Ты его не наказываешь, и он у тебя уже вообще забыл, что можно, что нельзя. Свою копию делаешь.

Наташка смолчала.

И Дебольский с приятностью ощутил, что прав. Что ее молчание подтверждает его слова. Наташка сына баловала — баловала до безобразия.

Глаза Славки обиженно блеснули из-за очков, и Дебольский подумал, что чем больше ему попустительствовала жена, тем сильнее портился у него характер. И Славка уже сейчас научался понемногу врать. Непонятно в кого становился лживым.

Наташка бросила на сына быстрый взгляд. Смысл которого всем был хорошо понятен: папа не в духе, не порти ему настроение. И примирительно улыбнулась:

— Саш, чаю хочешь?

После того клуба все стало напряженно. Наташка теперь начала как-то боязливо к нему присматриваться. Она чувствовала, что что-то не так. А потому вела себя чуть более предупредительно, чуть более ласково. Чем это можно было вытерпеть.

Дебольский прекрасно ощущал ее постоянное подспудное напряжение и, делая вид, что не замечает, ловил каждый косой взгляд, брошенный в его сторону. Потому что она нет-нет да посматривала на него. Будто приглядывалась: что делает, что читает, в каком настроении. И снова начала звонить на работу, выдумывая какие-то бессмысленные, пустозвучные предлоги. Скажет пару слов и с ощущаемым на расстоянии разочарованием кладет трубку.

Дома с каким-то предупредительным до противоестественности вниманием спрашивая:

— Я кофе делаю, тебе налить? Саш, есть хочешь? Изнуренков, ты на работе устал?

А Дебольский чувствовал, что за всем этим одно только напряжение. И он все время будто под прицелом.

Секса с того вечера у них не было. Хотя сам Дебольский постоянно находился в непреходящем, натяжно выматывающем нервы возбуждении. Ему все время хотелось, почти до нестерпимости.