Парад планет

— Ты, Хома Хомович, как тот, что сорочку купил, а поясок оставил. То есть безнадежно отстал ты от научно-технической революции. Она, революция, вон как далеко вперед ушла, а ты остался там, где и был. Заскорузлые у тебя мысли, а с заскорузлыми мыслями революцию не догонишь.

— У меня, Трофим Трофимович, ладони заскорузли! — гордо промолвил грибок-боровичок и показал свои покрытые мозолями руки. — И если бы не мои вилы, то, может, и научно-технической революции не было б.

— А что, Хома Хомович, дело говоришь, — согласился зоотехник Невечеря. — Но хоть как твоя душа ни болит по вилам, да видно, отдадут их теперь тебе на вечное пользование.

— Да эти вилы для меня — как мама родная. Нема того краму[13], щоб купити маму…

— Давай-ка, Хома Хомович, поглядим, какая техника заменила твои вилы.

И зоотехник Невечеря стал показывать старшему куда пошлют технику, которая заменила на ферме вилы, казавшиеся такими незаменимыми. Вот, мол, тебе, Хома, прицепной бульдозер БН-1 к трактору «Беларусь», чтобы вывозить навоз из загонов. Колхоз «Барвинок» на всякий случай запасся даже бульдозером Д-149П к гусеничному трактору (запас беды не чинит!), чтобы вывозить навоз из коровника при бесстойловом содержании скотины. Вот тебе, Хомонько, транспортер скребковый, что работает от электродвигателя на пять с половиной киловатт, — этот транспортер удаляет навоз из коровника. Вот шнековый насос, чтобы отсасывать и заливать в цистерны навозную жижу. Вот навозоразбрасыватель, чтобы нагружать, вывозить в поле и вносить в грунт органические удобрения. Вот прицеп тракторный 2ПТС-4 для транспортировки навоза…

Зоотехник Невечеря показывал и рассказывал все это, и щеки его пламенели от гордости. Когда он дошел до шибера навозотранспортировочного канала, голос его зазвенел, будто в нем зазвенели золотые монеты! А когда зоотехник принялся рассказывать про устройство скребкового транспортера, голос его стал таким сладким, будто пчелы нанесли ему в рот меду!

Грибок-боровичок слушал, приглядывался, трогал руками и, кажется, готов был даже на зуб попробовать тот наклонный транспортер или поворотное устройство, чтобы проверить, надежную ли технику прислали в яблоневский коровник, которому он отдал лучшие годы своей чудотворной жизни. Но глаза у него оставались грустными, как у того волка, о котором сказано: носил волк овец — наконец понесли и волка.

— Некуда правды девать, славная техника, — вздохнул. — И все-таки моя печаль не солнце, сушит хорошо.

— Хома Хомович, все проходит.

— Знаю, что милое тоже бывает постылое, но что мне делать с моей печалью, если она сильнее меня?

— Вставай, Хома Хомович, к транспортеру. Ну, водились вилы у тебя за царя Тимка, когда была земля тонка. А теперь — транспортер!

— Да ведь я на вилах тех играл, как на сопилке!

— А на транспортере будешь играть, будто на телевизоре!

— Да ведь я же в вилы душу вкладывал! Зачем мне жар-птица, когда я привык к синице?

— Хома Хомович, побойся бога, если не боишься научно-технической революции! Зачем тебе эта допотопная синица в небе, когда имеешь модерновую жар-птицу в кулаке? Никак ты своими заскорузлыми мозгами не усвоишь, что теперь на ферме остались работать лишь я, Христя моя, фуражир Дзюнька и ты. Интенсификация труда космической эры, а ты по прошлому печалишься.

— Печалюсь? Да я не знаю, радоваться мне или плакать, танцевать или смеяться, потому как душа раздвоена. Думаешь, не по душе мне все эти плоды научно-технической революции? Еще как по душе! А только, Трофим Трофимович, сердцу не прикажешь…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

в которой говорится об изысканиях заокеанского хироманта Майкла Макговерна, который, пытаясь разгадать природу сверхчеловеческой силы грибка-боровичка, внимательно разглядывает трудовую ладонь яблоневского колхозника и находит на ней исключительно редкостное кольцо Венеры, а также называет Хому рабом планеты Меркурий

Мы так увлеклись великими деяниями чудотворца Хомы, совершенными им на родной почве, то есть в Яблоневке, что на какое-то время даже забыли, что речь идет о человеке всепланетарного масштаба. О человеке исключительном в своей обычности и обычном в своей исключительности. О человеке, с которого не спускали заинтересованных глаз за морями-океанами ни на минуту, потому что речь шла не меньше и не больше, как о параде планет, объявленном старшим куда пошлют, и от этого не отмахнешься и не закроешь глаза, где бы ты ни находился — в Пекине, в Токио, в Вашингтоне, в Лондоне или в любой другой столице мира.