Парад планет

— Говорят, что жена не черевик, с ноги не скинешь, — размышлял омоложенный дедок Бенеря в мужском кругу у буфета. — А по мне, так я бы теперь ежедневно по такому черевику скидывал!

— Вам, дедуня, может, лучше дома черта держать, а не жинку? — шутливо допытывались у него. — Чтобы она вам дома не пела песенки: «Пока кисель вскипел — уже милый задубел!»

— Да я!.. Да у меня!.. Да со мной!..

Видите, как выхвалялись Гапличек и Бенеря, самостоятельно освоившие искусство омоложения и долголетия!

Другие яблоневцы тоже ворон не ловили, хотя, может, на первых порах и не вполне постигли секреты макробиотического дзена. Почему? А потому, что когда на их стол попадали вермишель огура, корни лотоса или пирожки с сезамом, то по давнему обычаю ели эту экзотику так, как не того теста кныш или как галушки, которые всплыли клювом кверху. Поэтому и не было никакой пользы ни от подливы бешамель, ни от оситаси, ни от кофе из одуванчика…

Именно в эту пору и расцвели пышным цветом в благословенной Яблоневке хаос и смятение… Да и как было не расцвести-распространиться хаосу, когда какая-то тетка, получив в лавке лионскую подливу и яннох, то есть кофе Осавы, может омолодиться и скинуть с плеч лет десять-пятнадцать, а ее соседка через дорогу как носила на плечах свой возраст, так и носит, потому что не может у лавочника Петра Кандыбы выпросить ни лионской подливы, ни кофе Осавы, ни кокко, ни чай миу, ни банча-женьшень. Посмотришь на какого-нибудь механизатора или шофера — не только сам человек омолодился, похаживает лебедем, а и жинку свою омолодил, и та похаживает лебедкой, и своих молоденьких деток омолодил, хотя, конечно, детворе это омоложение вовсе ни к чему!.. А посмотрели бы вы на некоторых яблоневских бабок (конечно, на тех бабок, у которых если не сын при деле, то зять, если не дочка, то невестка)! Еще вчера была той бабкой, которая сидела на печи и не кукарекала, которая всех жалела, а ее никто не жалел, зато сегодня… Зато сегодня она уже опровергла ту извечную яблоневскую мудрость — и стала-таки дивкою. Да еще такою дивкою, что если бы ее дед на базар возил, так ту бабку каждый бы купил, и если б дед ей говорил про хлеб, она б ему только о фиалках!

А всю эту кашу заварила бывшая спекулянтка и пройдоха Одарка Дармограиха, обращенная грибком-боровичком к добросовестному колхозному труду. Когда она однажды в погожий летний день зашла в лавку, глаза у Петра Кандыбы стали такими, будто в их зеницах одна моль грызет другую, и моль ту и черт не берет. Решившись омолодиться, попросила молодица гречки и пшена, помидоров и картошки, фасоли и щавеля, буряков и грибов, чеснока и чечевицы, редьки и лука и другого припаса, без которого яблоневцы теперь не омолаживаются. Лицо у лавочника стало таким, будто для него было бы лучше ведьму увидеть, а не Одарку Дармограиху.

— Может, тебе еще и репейника дать? — спросил сквозь зубы едко.

— И репейника, и арбузов, и капусты…

— И молоденьких побегов бамбука? — спросил, будто горшок разбивал пополам.

— И ростков бамбука, и сельдерея, и зеленого горошка, и спаржи…

— Маслин зеленых и черных, куропаток, яичек с зародышами, анчоусов, лангустов, форели, лягушек? — спрашивал Петро с таким выражением, будто вот-вот во все горло рассмеется.

— И лягушек, Петро, а то как же, потому что если уж омолаживаться, так омолаживаться, если уж заботиться о долголетии, так заботиться. Все возьму, даже напиток из белой полыни!

— Даже такие специи, как василион и кервель? — Петро Кандыба бросал слова, будто кости для бешеного пса. — И морскую нерафинированную соль?

— Эге ж! Раз уж все скидывают свои годы, то почему бы и мне какой-нибудь десяток-другой не скинуть, почему бы опять в молодости не пожить!

— Не дам! Так что стелись отсюдова по гладкой дорожке, — сказал Петро Кандыба голосом человека, что вчера перепил, а сегодня все никак не похмелится.

— Но ведь другим отпускаешь…

— А тебе не дам, чтобы опять не свихнулась с правильного пути и не ударилась в спекуляцию и мошенничество. Потому что, чует моя душа, не доведет до добра то добро, которое ты хочешь взять в лавке. Да и где ты столько грошей набрала, чтобы закупить едва ли не все макробиотические харчи? Должно быть, остались запасы от прошлых нетрудовых доходов?

Одарка Дармограиха доказывала ему, что, конечно, могла бы нарвать репейника за околицей, достать и арбузов, и капусты для макробиотического дзена, но у нее работы столько, что головы некогда поднять. Вот если бы она была тунеядкой, как раньше, то в лавку и не пошла бы, все эти макробиотические харчи получила если б не из своего сада-огорода, то из чужих спекулянтских рук.

— Последняя у попа осталась жинка, да и то неправда, — стоял на своем лавочник Петро Кандыба, сердясь на покупательницу так, как сердилась три года на попа та просвирница, а поп и не знал.