Парад планет

— Ну, Хома, ты сразу за один день хочешь превратиться из стручка в смычок, — вслух рассуждал лавочник. — Гляди, не то к концу недели станешь таким, что если побежишь — то задрожишь, а если упадешь — растянешься.

— И то правда, — Хома кивнул головой, как тот мудрый козел, который, однако, дает меньше шерсти, чем дурная овечка.

Выйдя из подсобки, грибок-боровичок подался не куда-нибудь, а к буфетчице Насте, у которой уже давненько не бывал. В буфете уселся в уголке за пластиковым столиком, подпер щеку мозолистой ладонью и сам себе сказал: «Значит, так! Я — индуктор, а Настя — перцепиент. Сейчас я мобилизую свою сансу и небывалым усилием воли налаживаю санс-контакт с перцепиенткой Настей. Хочет того она или не хочет, а контакт будет! Только образ какого напитка спроектировать в своем мозгу? Кальвадос, петровскую горилку, лимонный ликер или «Зубровку»? Ладно, без лишних колебаний спроектирую в своем мозгу образ бутылки с «Зубровкой», а теперь такой же образ бутылки спроектирую в мозгу буфетчицы Насти. Ведь она не подготовлена к санс-контакту со мною, а поэтому послушается приказа взять бутылку на полке. Почему-то Настя не повинуется… Неужели я маловато собрал сансы, неужели не полностью перешел на сансовый уровень восприятия своего организма, неужели я недостаточным усилием воли притягивал образ Насти к себе и в себя? Охо-хо-хо, да ведь я не полностью нейтрализовал свою психическую деятельность!..»

Так или приблизительно так размышлял Хома отлученный, сидя за пластиковым столиком в буфете и стараясь прибегнуть к внушению. И тут, видно, непременно следует сказать о том, что лицо у грибка-боровичка стало меняться, эге ж, оно уже походило на лицо буфетчицы Насти; и глаза его вспыхнули карим женским сиянием, хотя до сих пор карим женским сиянием глаза старшего куда пошлют не вспыхивали; и губы его твердые, будто сыромятные батоги, округлились и смягчились, будто ту кожу под дождем вымочили, и даже брови-стрелы изменились, сделавшись пушисто-невесомыми, словно бабочки, игриво-привлекательными. Если бы Хома отлученный в этот момент тронул свое колено, то оно показалось бы ему соблазнительным и круглым коленом буфетчицы Насти!

Наконец, еще больше сосредоточившись на санс-контакте, вскоре Хома сам себе стал казаться не Хомою, а буфетчицей Настей, да, буфетчицей, одетой в синюю юбку и пестренькую блузочку, в тугом бюстгальтере и шелковом трико, со вчерашним перманентом на голове. Оказавшись в женском теле, грибок-боровичок внутренне не изменился и не утратил способности самостоятельно ориентироваться в буфете, и мысли его остались по сути мужскими мыслями, хотя, может, кто-то надеется, что мысли его и желания стали женскими, ничуть не бывало, сохрани господь!

Вступив в такой санс-контакт с буфетчицей Настей, отлученный Хома не просто почувствовал, что будто переселился в дородное женское тело, а и ощущал удовольствие от этой близости, которое всегда возникает между мужчиной и женщиной. Видно, такое же удовольствие ощутила и Настя за буфетной стойкой, потому что на лице ее засияла счастливая улыбка.

Грибок-боровичок опять таким образом сконцентрировал свою сансу, то есть жизненную силу, чтобы в своей голове и в голове буфетчицы Насти воссоздать образ бутылки «Зубровки»! Наконец этот волевой приказ дошел до буфетчицы, женщина взяла нужную бутылку на полке и, как завороженная, двинулась к Хоме, а грибок-боровичок, сосредоточенный и хмурый, в этот момент со стороны напоминал человека, который вчера крикнул, а сегодня ждет, что ему отзовется.

— Знаю, Хома, — сказала она ласково, — что не ведаешь, куда деньги девать.

«Ну, перцепиентка Настя, — продолжал заниматься мысленным внушением грибок-боровичок, — а теперь в твоем и моем мозгу я воссоздал образ граненого стакана, только не засиженного мухами, а чистого».

Перцепиентка Настя, поставив бутылку «Зубровки» на стол, вернулась к прилавку и принесла граненый стакан.

«Ну, перцепиентка Настя, — мысленно внушал свои команды старший куда пошлют, — теперь принеси не жареного мороженого хека, а хороший кусок румяного окорока!»

— Хоть ты, Хома, и не такой хорошенький, как свинья в дождь, но вот тебе закуска вкусненькая, — промолвила Настя, возвращаясь с окороком, который достала из потайного места.

«А теперь, перцепиентка Настя, в твоей и своей голове я воссоздаю образ сковороды, на сковороде шкварчит свиное сало, на сале жарится яичница из десяти яиц от курочек-леггорнов!»

— Горюшко ж ты мое! — испуганно вскрикнула буфетчица Настя, и лицо ее стало таким хорошим, будто улыбалась чертям за гроши, и печаль в ее глазах отодвинулась, будто копна гороховая. — А где же это я возьму яички от курочек-леггорнов?

И, сделавшись от отчаяния такой большой, как краюха в руках голодного, махнула из буфета на розыски.