Папина содержанка

Мне и тут хорошо. Смотреть на неё, излучающую молодость, силу, красоту и отменное здоровье. А главное – обаяние самки, от которого даже на таком расстоянии исходит мощная сексуальная энергия, заставляющая меня сладко сжиматься в промежности. Мне нравится видеть этот огромный океан вокруг. Громадные древние пальмы, что шуршат большими листьями позади, порой склоняя стволы так низко, что крона подметает пляж. Мне тепло и солнечно, и чтобы увидеть мажорку, я просто прикладываю ладонь ко лбу, делая из нее козырек. Мы прилетели сюда, в Таиланд, чтобы провести вместе отпуск, и эти дни обязательно станут самыми счастливыми в моей жизни.

Не дождавшись, пока я присоединюсь к ней, Максим ныряет в воду, выныривает, плывет, делая короткие резкие взмахи руками и бултыхая сильными ногами. Она превосходно плавает, эта мажорка. Наверное, в Суворовском училище привили ей такой навык. И вот, пока она проплывает из одной стороны в другую параллельно берегу, я вдруг на самом крае видимости замечаю… плавник. Акула!!!

Я вскакиваю и начинаю истошно орать:

– Максим! Акула! Сзади! Ма-а-а-а-кс!!!

Она не слышит. Продолжает радостно плескаться. Но почему? Я же ору так громко, что рискую голос сорвать? А… звуки из моего рта не выходят. Как же так, отчего?! Как мне предупредить её? Я начинаю прыгать на месте и махать что есть сил руками. Неужели не заметит бешеный «танец»? Между тем, плавник всё ближе, ближе. Я бы мог кинуться к девушке, но моя скорость ничто в сравнении со скоростью огромной мощной рыбины, способной развивать до 40 километров в час. Взрослый, конечно, может бежать максимум 44,72 километра в час – это рекорд одного спринтера. Но толку, если я на берегу, а Максим в воде?!

– Ма-а-а-кси-и-им!..

– Сашка! Сашок! Чего орёшь на весь самолет?! – мажорка трясет меня за плечо. Я раскрываю глаза.

– Акула, Максим!

– Какая, на фиг, здесь акула?!

– Огромная, белая, я видел её плавник!

– Да проснись ты уже, балда! Мы в самолете летим, понял? Нет тут никаких акул. Приснилось тебе! – говорит Максим с усмешкой.

Я тут из-за неё миллиард нервных клеток потерял, пытаясь спасти, а она на меня голос повышает. Балдой назвала. Ну и пусть сон! Я же искренне! Мне становится обидно. Вот всегда так с этой мажоркой.

– Замучил ты меня своими снами, – сказала Максим. – Снотворное пей, что ли. А то в следующий раз привидится тебе какая-нибудь дичь несусветная, еще с кулаками набросишься.

– И что будет? – бурчу в ответ. – Боишься?

– Получишь в глаз, да и угомонишься, – отвечает мажорка.

– Поумнее не могла ничего придумать?

– Ну, могу по яйцам задвинуть. Но в этом случае, боюсь, твой папенька меня живьем съест. Останется без наследников, – смеется Максим.

«Он и так без них останется, – думаю я. – Потому что из-за тебя, красивой такой, мне эротические сновидения слишком часто смотреть приходится. А раньше я во снах видел редко голых девушек и мастурбировал на них потом, вспоминая, как мне во сне было с ними хорошо». Но этого я вслух не скажу, конечно. Опять проклятое табу.

– Можно подумать, тебе сны не снятся! – с вызовом говорю Максим.

– О, еще как!

– Расскажи свой самый страшный.

– Легко! В одном черном-черном городе…

– Да хватит уже придуриваться! Я же серьезно прошу.

– Слушай, не перебивай. Это сон. Правда.

– Ну-ну.

– В одном черном-черном городе на высоком черном-черном холме стояла одинокая черная-черная церковь. Старая, давно сгоревшая. Обугленная изнутри и снаружи так, что ничего не разобрать. Ни одной иконы, ни фрески на стене, ни подсвечника. Все покрыто густым слоем сажи и углей. Стояла черная-черная ночь, и только свет луны падал вниз на черный пол, образуя там яркое пятно. Я захожу в эту церковь. Не знаю, зачем. Наверное, просто интересно стало – что там внутри? А может, решила испытать себя на прочность? Вот я иду, под ногами что-то скрипит и рассыпается в прах. Это уголья, осыпавшиеся с купола. Я поднимаю голову – с самой высоты по-прежнему тянется длинная толстая цепь, на которой висит нечто мрачное, кривое, какое-то нагромождение железок. Кажется, это бывшая люстра, но теперь не разобрать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– У меня мурашки по телу, Максим, – говорю, поёживаясь.

Довольная произведенным эффектом, она продолжает.

– Я подхожу к ступеням, которые ведут к Царским вратам. Вернее, к тому, что от них осталось – огромная, от пола до потолка, обугленная стена, на которой когда-то были иконы стройными рядами, а теперь ничего не разобрать – выгорело всё. Под моими ногами пепел и угли толстым слоем, он разлетается и скрипит, что особенно гулко в этой мрачной тишине. Но я иду дальше, мне всегда хотелось побывать там, где совершаются христианские таинства. Каково там теперь? Вдруг есть что-то интересное? И вот я у дыры, которая когда-то была дверным проемом. Но самой двери нет, она валяется неподалеку, вернее, то, что от нее осталось. Две обугленные створки.

– Ужас, – шепчу я. И думаю, что зря попросил мажорку. Молчал бы лучше.