Папина дочка, или Исповедь хорошего отца

Глава 24 Робин

Когда несколько дней спустя после пересадки сердца я проснулась – полностью проснулась, – у меня осталось два воспоминания. Первое – это вид с потолка операционной. Я смотрела вниз, на врачей, трудившихся над моей вскрытой, окровавленной грудной клеткой. Я наблюдала за ними спокойно и с любопытством. Мне хотелось сказать им, как хорошо, умиротворенно я себя чувствовую, потому что там, внизу, они казались такими испуганными. Сквозь телеметрические сигналы и свист вентилятора до меня донесся голос отца. Возле своего уха я чувствовала грубую ткань маски, которую ему приходилось надевать, когда он приходил ко мне в палату. «Этого ребенка никогда не было, – шептал он мне, как гипнотизер. – Забудь это все, Робин. Этого не было в твоей жизни».

Когда сестры помогли мне сесть, оба эти воспоминания одновременно исчезли из моей памяти. У меня оставались только жгучая боль в груди, туман в голове и осознание, что моя жизнь изменилась навсегда.

За следующие две недели я узнала, что на тот момент, когда для меня нашли сердце, мне оставалось жить всего несколько дней и что в операционной я действительно умерла, но меня оживили. Оперировавший меня хирург побледнел, когда я рассказала ему, что все видела с потолка, но тогда я уже сомневалась, не выдумала ли я все это.

Начался болезненный, мучительный период реабилитации. Это было странно, потому что мое сердце билось четко и твердо, а дыхание улучшалось с каждым днем. Отец приходил в реабилитационный центр каждый день, чтобы поддержать меня. У меня возникло такое ощущение, что вся моя злость на него осталась в старом сердце. Мое новое сердце было открытым и чистым, готовым принять новые переживания. Новые эмоции.

Однажды, когда я уже пробыла в реабилитационном центре месяца два, ко мне в очередной раз пришел отец. В этом не было ничего необычного, но по его спокойствию и по тому, как сильно он сжал мне локоть, я почувствовала, что что-то произошло. Так оно и было. Когда мы возвращались после прогулки, он обнял меня.

– Я тебе должен кое-что сказать, Робин, – начал он, нежно гладя меня по плечу. – Я не собирался тебе об этом говорить, но социальный работник считает, что ты должна знать. Она сказала, что, если я тебе не сообщу, это сделает она. Поэтому мы обсудим это один раз и больше никогда к этому не вернемся, хорошо?

Я остановилась, внезапно встревожившись.

– О чем ты говоришь? – не поняла я.

Он подтолкнул меня к двери в мою палату, я вошла и повернулась к нему лицом. Он глядел мимо меня, куда-то в окно. Казалось, он избегал встречаться со мной взглядом.

– В чем дело? – спросила я.

– Речь идет о ребенке, – сказал он.

С того времени, как я была беременна, и до моего пробуждения после трансплантации я почти не сознавала ничего происходящего вокруг меня. Я не помнила, как ребенка извлекли из моего тела. Я никогда ее не видела. Я никогда не желала ее видеть.

– С ней все в порядке? – поинтересовалась я.

Отец закрыл дверь и остановился передо мной.

– Насколько мне известно, она здорова, – сказал он. – Но ты… ты позволила им написать имя Тревиса в свидетельстве о рождении. – Он дотронулся до моей руки, как будто прощал меня за этот проступок. – Поэтому им пришлось известить его о предполагаемом усыновлении. О потенциальном усыновлении. Он этому воспротивился. – Отец покачал головой, как будто не мог поверить, что Тревис оказался настолько глуп. – Я старался помешать ему взять на себя ответственность за ребенка. Такая колоссальная, идиотская ошибка! Но он выиграл дело. – Отец пожал плечами. – Та достойная супружеская пара, которой ты хотела отдать девочку, так ее и не получила.

– О нет! – воскликнула я, опускаясь на край постели. Одна причина, по которой я так легко устранила этого ребенка из своей памяти, заключалась в том, что я знала: ей так будет лучше. У нее будут оба родителя, имеющие достаточно денег, чтобы дать ей все. Но ведь Тревис тоже имел на нее право.

– Я обращался в суд, – продолжал отец. – Но он – отец ребенка, у него преимущественные права. Решение было принято в его пользу.

Я ошибалась, думая, что мое новое сердце полностью лишено старых эмоций. При упоминании Тревиса – всего лишь от двух слогов его имени – сердце у меня сжалось от тоски по нему. «У нее будет любовь отца», – подумала я. Может быть, у нее не будет собственного телевизора или дорогого компьютера, но если говорить о любви, то лучше Тревиса для нее никого не может быть.

Я не сказала ни слова. Отец пристально смотрел на меня.

– Ты в порядке? – спросил он. – Социальный работник думает…

– Мне нужно с ним поговорить, – сказала я.

– Нет! – Он энергично тряхнул головой. – Даже и не думай об этом.

– Я не хочу принимать участия в ее воспитании или что-то еще в этом роде. – Это была чистая правда, у меня не было к девочке никакой привязанности. – Я просто хочу сказать ему, что я знаю, что она у него, и не возражаю. – В сущности, я даже была этому рада. Чем больше я об этом думала, тем правильнее мне это казалось.

– Ты не обязана ему ничего говорить, – сказал папа. – Ты ему вообще ничем не обязана.