Пансион благородных девиц

– Я думаю, можно приступить после завтрака, – немного неискренне улыбнулся тот в ответ.

– Прекрасно! – довольно сказала Кларисса.

– Какой будет наряд?

– Черный, как и престало вдове…

– Кларисса, – уныло растянула Оливия, – ну что за мрак? К чему ворошить боль давно ушедших лет?

– Некоторая боль не уходит никогда, – ответила хозяйка дома, гордо приподняв подбородок, – увы, боль нельзя похоронить с человеком, смерть которого ее принесла, однако вполне успешно с ним хоронятся все радость и любовь, каковые этот человек тебе доставлял.

– Я думаю, что любовь нельзя похоронить, – возразил Генри. – Я любил свою маму, а она любила меня. Да, боль не прошла, но любовь ее я всегда храню в памяти.

– Память… – сказала Кларисса и отвела взгляд в сторону, – это проклятие. Она играет с нами злую шутку. Мы помним все те теплые чувства, какие нас объединяли с ушедшим человеком, но уже спустя пару лет после его смерти мы не можем вспомнить его лицо… Хвала небесам за таких художников, как ты, Генри. Благодаря вам люди могут видеть лица тех, кого они любят, но кого больше нет рядом…

– И хвала человеку за фотографию, – подмигнул Генри, – она может запечатлеть не только лицо, но и эмоции, какие человек переживал в момент, когда его снимали.

– Конечно, с появлением фотографии стало куда лучше, – равнодушно ответила Кларисса и продолжила трапезу.

– Я видел в подвале окурки… – после недолгой паузы сказал Генри. – Как такое возможно?

Кларисса и Виктория переглянулись, Виктория вышла.

– Возможно, это ее покойный муж, – тихо сказала Кларисса. – Он знал, что я не потерплю сигарет на территории дома.

– Или это?.. – намекнула Оливия. Кларисса знаком дала ей понять, что продолжать не стоит.

– Спасибо за ужин, я пойду наверх… – сказал Генри, понимая, что разговор окончен.

– Я скоро к тебе присоединюсь, – мило улыбнулась ему Оливия, – немного поболтаю с тетей и приду.

– Буду ждать…

Он не спеша вышел из-за стола и пошел по направлению к лестнице, ведущей на второй этаж. Пока он поднимался, женщины не издавали ни звука. Генри это насторожило, но не настолько, чтобы сильно переживать по этому поводу. «Обычные женские секреты, – подумал он, – конечно же, будут говорить и обо мне…»

Не было ничего. Он слишком устал за прошедший день, да и Оливия в тот вечер не выказывала к нему особого интереса. Он никогда так рано не ложился спать, когда жил один и уж тем более, когда жил уже с Оливией.

На часах было всего девять вечера, а его глаза уже закрывались. «И как можно так жить всю жизнь?» – подумал Генри перед сном. А потом пришли они…

Он осознавал, что его глаза закрыты. Он понимал, что видит сквозь веки, вернее – чувствует чье-то присутствие. В комнате было темно, Оливия спала рядом, темный силуэт стоял около нее. Веки все же поднялись, и тогда Генри увидел, что силуэтов было несколько.

– Что вам надо? – спокойно, что потом удивило его самого, спросил он. – Уходите отсюда.

Силуэты стали двигаться, приближаться ближе к кровати с высоким, старинным балдахином.

– Она моя, – так же спокойно и уверенно сказал Генри. Он не сомневался, что спит и видит сон. – Оставьте нас в покое.

Он услышал смех. Злобный? Кажется, нет, но кто-то насмехался над ним или над его словами. Он пытался понять, сколько же «людей» кроме него и его невесты находится в комнате, но не смог подсчитать. Их было от пяти до десяти. Но силуэты были нечеткими, или же они то и дело меняли свое местоположение… Их было не сосчитать.

Они приближались к Оливии. Тот, что был ближе остальных, протянул к ней руку.

– Она – моя! – более грозно повторил Генри.

Снова издевательский смех, теперь добавился запах сигаретного дыма.

– Кто вы? – спросил он.

Силуэты остановились.

За дверью скрипнула половица, Генри проснулся. Оливия спала рядом, тусклый свет от луны пытался пробиться сквозь темный витражный цветок, но ему это немного удавалось сделать лишь выше цветка, где стояло обычное стекло. В комнате никого больше не было. «Странный сон», – подумал Генри. Он лег на подушку, закрыл глаза, но продолжал отчетливо ощущать запах сигаретного дыма.

Глава 5

«Художник – тот, кто создает прекрасное.

Раскрыть людям себя и скрыть художника – вот к чему стремится искусство… – Генри сделал глоток вкуснейшего кофе и продолжил чтение:

Для художника нравственная жизнь человека – лишь одна из тем его творчества. Этика же искусства в совершенном применении несовершенных средств.

Художник не стремится что-то доказывать. Доказать можно даже неоспоримые истины.

Художник не моралист. Подобная склонность художника рождает непростительную манерность стиля.

Не приписывайте художнику нездоровых тенденций: ему дозволено изображать все.

Мысль и Слово для художника – средства Искусства.

Порок и Добродетель – материал для его творчества…»

– Прекрасные слова, – прокомментировала чтение Генри Кларисса, – Оскар Уайльд бесподобен…