Паноптикум

— Нормально все. Нор-маль-но. — Отрезал он, отставил пустой бокал на подлокотник и расслабленно развалился на диване, снова откинув голову и прикрывая глаза. — У меня было два сотряса, в семнадцать и двадцать три. Оказывается, с возрастом это медленнее проходит. Тридцать два всего, а я разваливаюсь уже. Раньше сутками пахал, час поспал, за него же протрезвел и опять на передовую… энергии море. Тут завел себе молодую жену и каждый раз как при смерти и сутки в себя потом приходишь. Про подтормаживание если хоть часа четыре не поспишь, я вообще молчу. Пиздец насколько себя тупым иногда чувствую, аж стыдно.

— Это ты так меня от мольбы съездить в больницу уводишь? — мрачно уточнила я, разглядывая его еще немного бледное лицо. — Ну, ладно, типа повелась. Спишем, что ты просто старый, уговорил. — Придвинулась ближе, положив подбородок ему на плечо, и придвигаясь еще теснее, когда приобнял рукой все так же не открывая глаз. — Если ты говоришь, что ты сейчас подтормаживаешь и тупым себя чувствуешь… я тогда не знаю кто я вообще по сравнению с тобой. И мне страшно представить каким ты в молодости был, дедуль.

Он фыркнул, но снова болезненно поморщился и я с трудом подавила рык, что нужно ехать в больницу. А то поеду в нее я с переломами.

* * *

Впрочем, Асаев прибеднялся. На следующие сутки оттрахал меня так, что это я себя старой и немощной чувствовала. И почти взмолилась, когда он удовлетворенно улыбнулся, закинул таблетку от головной боли и снова был готов к труду и обороне. Под утро меня оставили в живых и с хорошим настроением уехали вершить криминальные дела.

А к ночи эстафету болячек я перехватила.

У меня заболело горло. Он его посмотрел и почти с ужасом заключил, что оно у меня красное.

Затолкал в кровать, я сначала подумала ему мозги на место вернуть, а потом решила отомстить. Изображала, что мне вот-вот понадобится отпевание, говорила слабо и невразумительно. Эмин тщательно старался удержать образ сурового кавказского мужика, но на мои умирающим голосом просьбы «пожалуйста, таблетки», «пожалуйста, чай, плед, ноутбук, другой чай, этот горло щипет», у него все отчетливее оседала в глазах тревога.

Вообще, я его начала понимать. Вот так болеть это, конечно, круто. А то вечно хуярю как ломовая лошадь на последнем издыхании с криком «да все нормально, отъебитесь от меня!». А тут прямо мило так все, только продолжай изображать, что лежишь на смертном одре.

В чем прикол я поняла, только пугала мысль, что для меня это прикол, а вот судя по морде Эмина Амировича он в отношении простуд непередаваемо серьезен. Вот башку пробить себе это ладно, а простуда это аппокалипсис. Хотя у него третий сотряс и такая его логика, в принципе, объяснима. Да вообще многое понятно стало. Так голову-то не жалеть. Чему я раньше удивлялась?.. Про осложнения же вот недавно в интернете читала.

Потом мне захотелось посмотреть телевизор. С ним. Непременно лежа на его плече, я ж скоро помру, мне необходимо, чтобы он был рядом. Так что он смотрел со мной какое-то фрик-шоу, от которого даже меня подташнивать начало, а у него не один мускул на лице не дрогнул, вот выдержка какая, аж завидно! И весь его облик был суровым и серьезным, а на лбу прямо высвечивалось «Я ВСЕ ПЕРЕТЕРПЛЮ, ТОЛЬКО НЕ УМИРА-А-АЙ!», я едва сдерживала злорадное хихиканье и продолжала играть в королеву драмы, испускающую последний дух.

Но пришлось снизить обороты, потому что Асаев вот-вот готов был снова начать кого-то дергать чтобы ему дали санавиацию и он экстренно отправил меня в Москву. Тревога уже была в насыщенно карих глазах отчетливо заметна. А у меня даже температуры не было. Вернее была, тридцать шесть и три. И это его ввергло почти в откровенную панику — до нормы же не дотягивает! Значит я уже остывать начала! Караул! Где телефон?! Сейчас нужен сверхзвуковой самолет в Германию! Воскресите Гиппократа и Авиценну!

С громаднейшим трудом его убедив что все нормально, я начала себя вести уже адекватно, закинула пару леденцов от боли в горле, пошла готовить ужин.

Меня снова затолкали в кровать. Ну и ходи голодный. И принесите чая королеве драмы!

Чай он принес и я капитально перегнула палку.

— С бергамотом. — Негромко произнес Эмин, перехватывая кружку так, что подать ручкой моим пальцам. — Горячий.

— Ну так подуй! — праведно возмутилась королева драмы.

И замерла под пронизывающим злым взглядом. Секунда, плеск, звон, пукнувший от неожиданности Доминик до этого мирно похрапывающий под окном. С которого снова падали осколки. Ладно, хоть перепугавшуюся собаку не ошпарил, буйный.

Хлопнув дверью, ушел курить. Собирала осколки и воду с паркета, выжимая тряпку и представляя на ее месте шею Эмина. Но упиться скандалом мы не успели.

Он облокотился плечом о дверной косяк, прожигая взглядом меня, заканчивающую убирать последствия его психопатии, только открыл рот, но ему позвонили. Я оглянулась на него, чтобы выдать какую-нибудь язву, но осеклась. Потому что Эмина перекосило.