Читаем Паноптикум полностью

Если он не узнал меня, то часы-то узнал, это точно. Он смотрел на меня все так же недоуменно, но не попытался остановить, когда я покидал его дом. Я шел по темным улицам, меня душил гнев. Но кварталов через двадцать он испарился, оставив внутри лишь пустоту. Я вспомнил, как посуровело лицо отца в тот момент, когда я выложил перед ним на стол украденные часы. Он тогда так же не узнавал меня, как Гарри Блок теперь. С того момента я стал незнакомцем для своего отца и для себя самого. Я жалел о том, что взял эти проклятые часы, и хотел бы их вернуть. Но, нравится это кому-то или нет, часы теперь принадлежали мне и ежедневно напоминали мне, кем я стал.

<p>Апрель 1911</p>

ОДНИ ПОХОРОНЫ следовали за другими – и на кладбище Барона Хирша, и на Горе Сион, и на Эвергринз. Дожди размывали могилы, над которыми произносились молитвы. И мэр Нью-Йорка Гейнор, и губернатор Дикс отказались взять на себя ответственность за пожар и даже не посетили сгоревшую фабрику, а уж после этого ни у кого из администрации не было желания вступиться за людей, которые так жестоко пострадали. Красный Крест и Еврейское похоронное бюро помогали приобрести участок для захоронения и нанять катафалк тем семьям, которые не имели средств, чтобы похоронить девушек на утопающих в грязи кладбищах Стейтен-Айленда, Бруклина и Куинса. Сами девушки зарабатывали каких-то шесть-семь долларов за шестидесятичасовую рабочую неделю и не были в состоянии обеспечить собственные похороны. Городом по-прежнему управляли коррумпированные политики, несмотря на все усилия Франклина Делано Рузвельта, который в качестве члена легислатуры штата Нью-Йорк старался направить Демократическую партию на путь истинный.

Волны скорби прокатывались над морем черных зонтов. Эдди с камерой на плече, надвинув картуз на глаза, отыскивал себе место где-нибудь в стороне – за каменной оградой или под темно-пунцовым буком с толстыми ветвями, стараясь не привлекать к себе внимания и прикрывая камеру от дождя куском мягкой ткани. В воздухе пахло сиренью и влажной землей, сизое небо было обложено тучами, казалось, что они касаются земли.

Дождавшись конца очередной заупокойной молитвы, Эдди показывал сделанную автоматом фотографию всем, пришедшим на похороны. Большинство людей, к которым он обращался, глядели на него с подозрением и, погруженные в собственное горе, не сразу понимали, что ему от них надо. Он говорил с ними на английском и идиш, а также на ломаном русском, который смутно помнил с детства. «Простите, пожалуйста, за беспокойство, но эту девушку до сих пор не нашли после пожара. Может быть, вы знали ее? Вы не видели ее во время пожара? Или накануне? Или, может быть, совсем недавно?» Одна молодая женщина, горюющая о своей потере, с жаром бросила ему: «Ну, нашел, кому и когда задавать свои вопросы!» – и в гневе отошла. В другой раз родственники погибшей, заметив Эдди с его камерой, прогнали его, яростно защищая свое право спокойно похоронить близкого человека. Они стали бросать в него камни и назвали вампиром. Возможно, они были правы, но фотографии обезумевших от горя людей были лучшими из всех, какие он когда-либо делал. Он повесил их у себя в мезонине на свою стену плача, все пространство которой было теперь занято черно-белым отражением пострадавших душ, портретами неистовствующих и безмолвствующих, скорбящих бок о бок с теми, о ком они скорбели.

Пятого апреля в Нью-Йорке состоялись массовые похороны неопознанных жертв пожара. С утра моросило, затем обрушился ливень, но более трехсот тысяч человек под черными зонтами в течение шести часов шли похоронной процессией через город, чтобы проститься с погибшими. Дома владельцев фабрики были окружены стражей, потому что многие в толпе говорили о возмездии. Выжившие после пожара тихо переговаривались, вспоминая тех, с кем вместе работали, – девушек, которые прыгали с девятого этажа, держась за руки, влюбленных, которые торопились обменяться последним поцелуем прежде, чем их поглотит огонь, в то время как хозяева фабрики и их помощники тайком пробирались по плавящемуся гудрону на крышу соседнего здания. Погибших хоронили в черных гробах, покрытых белым саваном, к каждому была прикреплена серебряная табличка, извещающая, что здесь похоронена неопознанная жертва.

Перейти на страницу:

Все книги серии Магия жизни. Проза Элис Хоффман

Карибский брак
Карибский брак

Начало XIX века, остров Сент-Томас. Рахиль Помье растет в семье еврейского торговца, чьи предки некогда бежали из Европы, спасаясь от инквизиции. Рахиль – своенравная и независимая девочка, которая целыми днями, назло матери, читает книги в библиотеке отца и мечтает о гламурной парижской жизни. Но она не распоряжается своей судьбой: когда фирме отца угрожает разорение, Рахиль соглашается выйти замуж за пожилого вдовца, чтобы спасти семью от бедности.После его смерти она решает связать свою жизнь с загадочным незнакомцем из Европы, Фредериком.Он – полная противоположность Рахили: робок, слаб здоровьем и заворожен цифрами больше, чем романтическими приключениями, к тому же – племянник ее отца. Все было против них: несхожесть воспитания и темперамента, общественное мнение. И все же их брак состоялся.Сын Рахили и Фредерика сегодня известен во всем мире. Имя его – Камиль Писсаро.Появился бы на свет великий импрессионист, если бы одна женщина не пошла против всех?

Элис Хоффман

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее

Похожие книги