Пангея

— Но я никогда не хотела такой судьбы. Мне не нужно было все это. И не нужна ваша хваленая долгая жизнь и радостная старость!

— Что значит, не хотела! — закричал Петр, — Паша, слышишь, он не хотела!!! Тебя что, спрашивали???

— Я отвечу, — прочищая горло от слез, ответила Софья. — Да, я уехала в Москву с нелюбимым, но нужным мне мужчиной. Да, он ради меня бросил семью, мы построили дом на море, где вырастили наших нормальных детей. Да, многие меня ненавидели и не простили мне Ефима. Да, мой муж оказался обычным ничтожеством, правда, говорят, что после нашего расставания он предался духовным поискам и многого достиг. Я не очень в это верю, но его судьба мне безразлична. Я стала собой, сукой и тварью, как выразился апостол Петр, — но собой. Ефимова мерка не по мне. Как не по мне и мерка второго мужа — Константина Хомякова. Скажете, что я людоед? Ну что ж, ваше слово последнее.

— К черту ее, — хором проорали Петр и Павел.

— Да вы не апостолы, вы — мстители, — только и успела сказать Софья, прежде чем навсегда, к радости апостолов, растаять в воздухе.

Софья происходила из обедневшего дворянского рода, по счастью, совершенно не пострадавшего в революцию. Своих дедушек и бабушек она почти не застала, жили и те и другие на окраине Петербурга, оставив ее родителям скудное наследство: отец после их смерти получил комнату в коммунальной квартире в Кронштадтской стороне, а мать не получила и того — один только развалюшный дом под Калининградом, куда не добраться и который не продашь — гниль одна да земли шесть соток, поросших бурьяном. Отец ее был инженером, говорят, очень посредственным, а мать работала в жилуправлении диспетчером, хамила всю жизнь в ответ на хамство и жалобы звонивших.

Большое влияние на юную Софью оказала ее тетушка, бездетная сестра матери, которую часто оставляли приглядывать за девочкой. У тетушки был муж, Петр Павлович — мужчина видной наружности, с бакенбардами. Сам он себя называл писателем, и именно это и составляло предмет дискуссий. До начала своего писательства Петр Павлович более семи лет отсидел в тюрьме, отбывая наказания за кражи, грабежи со взломом и различные жульнические махинации. Все, что можно сказать отрицательного об этом человеке, написано в некрологе, который его заклятый враг опубликовал в день похорон в заштатной газетенке.

По выходе из тюрьмы Петр Павлович сочинил несколько очень неплохих рассказов, получил за них признание и среди критики, и среди читателей, но своих авантюристических выходок он не оставил. Воровать не воровал, но взял и присвоил себе пару рассказов Михаила Пришвина. Вышел скандал. Затем он стал подписываться «профессор, доктор наук», окончательно восстановив против себя проверяющие органы советской власти. О персонажах своих повестей и романов — а их, как ни странно, продолжали печатать, несмотря на все хулиганства, которые он продолжал чинить, он рассказывал как о своих близких друзьях. Петр Павлович красочно живописал путешествия, в которых никогда не был. В многочисленные письма, которые он любил отправлять знакомым, он вкладывал свои фотографии, где был снят на фоне разных экзотических пейзажей. Дело кончилось тем, что его осудили во второй раз, но не за мистификацию, а за скабрезности, которые все чаще встречались в его произведениях. Обвинение в безнравственности, с одной стороны, привлекло к нему внимание публики, которая читала эти рассказы в размноженных копиях, а с другой стороны — преградило ему путь к официальным публикациям. В тюрьме он якобы уверовал в Бога, стал благочестивым и, чтобы как-то поправить свои дела, написал несколько од во славу существующего режима. Хрущев высоко оценил его произведения и распорядился выпустить. Вот несколько заглавий из «Принципов», написанных им в тюрьме: «Трудись и пой», «Кто честно трудится, у того все сбудется» и так далее. Несмотря на лицемерие, заметное в «Принципах», они имели успех, многие годы он пользовался уважением в кругах научно-технической интеллигенции.

Его посадили в сумасшедший дом уже пожилым человеком, когда в анкете на получение нового паспорта он написал: «Я пою и танцую на восемнадцати языках, включая австралийский». В сумасшедшем доме он написал еще несколько приключенческих романов, которые высоко оценили критики, не сразу разобравшись в том, что это умело переделанные произведения Конрада. Тетушка Софьи проплакала всю жизнь. Она, не дожив до глубокой старости, даже не умерла, а вытекла вся, истаяла, так и не найдя жизненного пути.

Московский муж Софьи, которому она родила двух детей — Машу и Мишу, — происходил из дворянского рода Хомяковых, и генеалогия его прослеживается с последней трети восемнадцатого века, с Ивана Хомякова, имевшего обер-офицерский чин и земли в Курской губернии, которые, согласно семейным преданиям, были пожалованы ему вместе с тысячей крепостных душ Екатериной II по завершении русско-турецкой войны.