Пандора

– Как вам известно, долгие годы я собирал коллекцию изумительных предметов искусства. Многие из них я продал покупателям в Европе. Однако существуют строгие законы, запрещающие вывозить древности из Неаполитанского королевства. Я полагал, что благодаря моим тесным отношениям с королем Неаполя он мог бы сделать для меня исключение. Но он отклонил мою просьбу. – Гамильтон фыркает. – Боюсь, мне все же удалось вывезти кое-какие артефакты. Я совершал свои сделки втайне, и, как Иезекия умудрился о них прознать, я не понимаю. Но полагаю, мошенник мошенника видит издалека, не так ли?

Эдвард с ужасом смотрит на дипломата.

– Вы занимались контрабандной торговлей?

Сэр Уильям пронзает Эдварда суровым взглядом.

– Нет-нет. Я решительно отвергаю это обвинение. Начнем с того, что эти предметы являлись моей собственностью. Деньги перешли из рук в руки вполне законным образом. И бóльшую часть своей коллекции я передал в дар Британскому музею. Благодаря мне лучшие древности Средиземноморья были доставлены к нашим берегам, дабы ими тут любовались и восторгались. Я подарил все это людям. Тогда как король Неаполя поступал весьма эгоистично, лишая мир этих культурных ценностей. – Гамильтон корчит гримасу. – Мне просто очень жаль, что это было проделано вопреки закону. Вывоз древностей из Италии – серьезнейшее преступление. Это незаконно. Но я являюсь – являлся – британским послом при неаполитанском дворе, а здесь, в Англии, я – уважаемый пэр. Нет нужды объяснять, не так ли, мистер Лоуренс, чем бы это для меня обернулось, если бы Иезекия, как он весьма неделикатно намекнул, осуществил задуманное, а именно – уведомил бы власти о моих тайных сделках.

Эдвард изумленно заморгал.

– То есть он вам угрожал?

– Если вкратце, то да.

Оба некоторое время сидят молча. Эдварда обуревают противоречивые чувства. Это сильное потрясение – узнать, что человек, которым ты восхищаешься, нарушал закон, и не важно, какими доводами он оправдывает свое деяние. Но, думает Эдвард, что сделано, то сделано, и теперь куда важнее – что из этого выйдет.

– Вы позволили Иезекии увезти Дору в Лондон, – бормочет Эдвард, и лицо сэра Уильяма мрачнеет.

– А как я мог этому помешать? После гибели родителей Иезекия стал ее законным опекуном.

– Но ваше положение в обществе…

– Да, это сыграло бы свою роль, но нужно было преодолеть слишком много сложностей. Проще было позволить им уехать.

Эдвард, волнуясь, выдыхает.

– А вас не беспокоило, что Иезекия мог ей навредить?

– Конечно, я этого опасался. Я даже нанял человека, который регулярно докладывал мне о ее жизни, особенно в первый год. Но когда стало ясно, что в Лондоне Доре ничего не угрожает, что она по-прежнему живет с ним… – Гамильтон пожимает плечами. – Прошло двенадцать лет. Я даже начал сомневаться в своих подозрениях относительно того, что он планировал убить Дору, и стал считать простым совпадением то, что ее засыпало землей во время обвала. Она же, что ни говори, сама спустилась по лесенке в котлован. Как Иезекия мог об этом знать заранее? Но его поведение в последнее время говорит об обратном, вы так не считаете? Братья Кумбы. Дорина птица… – сэр Уильям с сомнением качает головой. – Нет, мистер Лоуренс, теперь я убежден, что Иезекия все эти годы оставлял ее в живых не просто так. У него была для этого причина.

Глава 40

Мистер Эшмол, к немалому удивлению Доры и вопреки ее мнению о нем, позволил ей превратить небольшую гостиную в передней части особняка в свою студию. Из другой комнаты сюда было перенесено маленькое бюро, и теперь ее заготовки для ювелирных украшений аккуратно разложены в ящиках, а проволока, ленты и кружева рассортированы по полочкам, и еще остается место, чтобы свободно разложить раскрытый альбом для рисования. Дора проводит ладонями по поверхностям из палисандра, отполированным до блеска и натертым душистым пчелиным воском. За столь великолепным столом ей еще не приходилось работать. А стул (обитый знакомым ей узорчатым шелком) удивительно удобный, на нем так приятно сидеть и придумывать эскизы украшений. Никакого сравнения с ее жалким столиком и тем высоченным табуретом на чердаке. Никакого сравнения с прилавком в магазине. Ее новое рабочее место удобством превосходит оба.

И все же.

Она сидит перед пустым листом бумаги. Вдохновение, посетившее ее в тот день, когда мисс Понсенби и прочие заказчицы набежали в «Эмпориум Блейка», бесследно улетучилось, и его сменило некое отупение, тревожная пустота в душе.

Она поправляет очки на носу.

Впервые в жизни вдохновение ей изменило. Все творческие души неизменно время от времени истощаются. А единственное существо, способное дать ей утешение, сейчас погребено под розовым кустом в саду мистера Эшмола, и некому ее порадовать, некому избавить от творческой засухи.