Такъ утшаетъ насъ Мадонна. Она сошла со своего высокаго пьедестала. И, когда мы, нищіе, жалуемся ей, что въ эту ночь мы видли привиднія, она утшаетъ насъ своимъ неземнымъ сіяніемъ. И мы покорно слушаемъ ее, когда она шепчетъ намъ: «Не надо вспоминать о ночныхъ привидніяхъ». «Придите вс, придите вс… Это – часъ любви, а любовь – безгранична». А когда въ минуту сомннія и жестокости мы готовы были развязать наши пояса и злыми ремнями истязать невинную, со сводовъ упали цвты и вс сердца стали нжными и лица преобразились, опьяненныя радостью и сверхъестественнымъ ужасомъ.
Сестры, обвитыя живыми цвтами, ослпленныя дождемъ лепестковъ, запли псни, простирая лиліи къ лику Небесной Царицы. А тамъ, въ лунной дали, Беатриса пила уже чашу любовныхъ мукъ и сладостнаго грха. А потомъ брошенная и оскорбленная, поблднвшая и усталая, съ босыми ногами, покрытыми дорожною грязью, она приходитъ въ обитель, чтобы прошептать свое признаніе: «Я пала такъ низко, что ангелы небесные не могли бы поднять меня своими большими крыльями»… И съ поблднвшихъ устъ срываются кощунственныя слова: «Да, да… Діаволъ, діаволъ правитъ всми!» Но любовь снова покрываетъ ее лиліями и розами. И она уже готова принять и міръ, и небо, потому что «смерть полна отрады». Тогда наступаетъ тишина смерти, игуменья склоняется надъ тломъ невинной блудницы и шепчетъ: «Давайте молиться, сестры, давайте молиться, пока не настанетъ часъ торжества»…
Чтобы постигнуть томительную прелесть этого лирическаго бреда, чтобы разгадать печаль Мэтерлинка, надо быть самому лирикомъ. Актриса, которая заставила насъ плакать вмст съ нею у подножія Мадонны, и вмст съ нею врить и не врить въ невозможное и прекрасное, такая актриса родная сестра наша, сестра лириковъ, утомленныхъ видніями, полюбившихъ боль и печаль больше, чмъ радость и наслажденіе.
Я вижу лицо этой сестры нашей, этой тиціановской Магдалины, съ экстатическими глазами, влажными отъ слезъ, съ полуоткрытымъ ртомъ, похожимъ на осеннюю розу… И я вижу мрные жесты ея и слышу пвучій голосъ, волнующій и зовущій къ алтарю…
На картин Тиціана вщій черепъ говоритъ намъ своею мертвою костью объ ужас преходящаго.
Онъ – какъ знакъ, предупреждающій насъ о трудности вчнаго пути. И этотъ символъ всегда передъ нами. Преодолть его ужасъ возможно лишь тогда, когда сердце обращено къ первоисточнику свта, но разв сейчасъ не темный лсъ вокругъ насъ и разв въ ночи нашей различаемъ мы что либо кром странныхъ призраковъ и пугающаго шелеста умирающей листвы?
Будемъ врить, что намъ суждено испить не только чашу лирики, но и чашу вчнаго вина, и что театръ нашъ станетъ