Память о мире

Утром из городка явилось несколько рабочих, со склада достали толстые листы свинца, и мой зал принялись заковывать в латы. До меня долетали веселые мужские восклицания, рабочие карабкались по стремянкам, ползли по стене - и вот добрались до моего окна, чтобы навсегда закрыть его светлый глаз, отгородить меня от моря и весны.

Такое наказание - вечно жить при холодном свете люминесцентных ламп.

Вот и всё, что люди для меня сделали.

ХОАКИМ АНТОНИО:

У меня почти не сохранилось воспоминаний детства. Я родился в Ла Фуэнте де Сан-Эстебан, в окрестностях Саламанки, в самом сердце Кастилии. Помню только раскаленные улицы, пыль, высокие глинобитные ограды и маму. Она была красивая, гордая женщина, самая изящная в Ла Фуэнте, и очень страдала из-за моей немоты. Не знаю, в сущности, был ли я нем или просто отставал в развитии, но во всяком случае до пяти лет я не произнес ни слова. К нам часто приходили какието старухи, варили целебные травы, шептали тоненькой свечкой, монах повел меня в подземелье.

Мы шли целую вечность, я вслушивался, надеясь, что сзади раздадутся шаги мамы, но монах не давал мне оглянуться, до боли сжимая руку. Крикнуть же я не мог - как я уже говорил, немота моя была полной.

И вот мы у какого-то саркофага, из-за толстого стекла таращились пустые глазницы черепа. Монах толкнул меня на каменную плиту у гробницы, из которой за мной свирепо и холодно наблюдал невесть когда сгнивший святой. "Целуй!" - повелел монах; сердце мое, казалось, вот-вот выскочит из груди ах, как мне не хотелось ему подчиняться! - и вот я склонился, но из груди моей не вырвалось ни звука. "Целуй, я сказал!" - снова проревел мой спутник, и голос его эхом отдавался во всех углах подземелья, словно целая армия дьяволов наседала на мою невинную душу. Я склонился к стеклу - о, господи, этот череп! Белесый, вечный, чем-то словно удивленный...

В тот миг, когда я губами прикоснулся к крышке саркофага, капуцин ударил меня по голое крестом и взревел потусторонним голосом: "Говори!".

Дальше не помню ничего. В себя я пришел на руках у мамы, ощущение было такое, будто возвращаюсь из небытия. Она обтирала мне лицо влажным платком.

"Ну, что, тебе лучше?"спросила она. "Да",-ответил я. Чудо произошло? Чудо, в которое мы не верим.

Знаю, что сказало бы большинство: это был шок, стресс, что-то переключилось в робком моем мозгу, центр речи был разблокирован.

Может, всё верно, а может, и нет.

Мне тоже иногда кажется, что все дело в шоке, но я не уверен. Если бог есть, он должен любить нас.

Правда ведь, если он ЕСТЬ, ему больше ничего не остается? Я верю, что он есть, следовательно, верю, он нас любит. Вот и всё.

Вечером сеньор Эмилио на радостях напился, мама чмокала его в поросячьи уши, они до полуночи не унимались со своими телячьими нежностями. Тогда-то она, бедняжка, немного спятив от счастья, принялась мне рассказывать, что в один прекрасный день господь сойдет ко мне с неба: улыбчивый старичок с посохом в руке, говорила она, приблизится к тебе по залитой лунным светом тропинке, а дорогу он найдет по звездам. Смотри, не забудь упасть перед ним на колени, говорила мама, и поцеловать его пыльные сандалии, полы старых одежд и кончики его чудотворных пальцев.

Ты жди, и он обязательно придет, ведь он тебя любит.

И я верил в это, а когда во что-то веришь, оно обязательно происходит.

Наш прототип уже был готов. Ян и Владислав анализировали работу его мозга, а мы с Райнхардом держались в сторонке, ждали результатов. И вот далеко за полночь... я писал что-то, а когда случайно поднял глаза, увидел его - старика с посохом. Он шел по тропинке, прямо как живой.

Обернулся, глянул на меня.

Улыбнулся. Решив, что это чьи-то глупые шутки, я швырнул в него пепельницей. Окно разбилось вдребезги, звук заставил меня вздрогнуть, но старичок с посохом стоял на прежнем месте и улыбался.

Потом направился ко мне, но я не был готов его встретить, ибо все еще испытывал страх. Не помню, как выскочил из комнаты, как несся по коридору, как взлетел по ступенькам к квартире Райнхарда. Постоял минуту под дверью, но не вошел. Что мог я ему объяснить? И я помчался обратно, подумав: я же не в себе, как можно - всю жизнь готовиться к его пришествию, а когда он пришел, вести себя, как мальчишка! В комнату я вернулся, почти успокоившись; он все еще оставался там, но рассмотреть его было трудно таким он стал призрачным. Тогда я упал перед ним на колени и сказал: "Благодарю тебя, господи".

ЗАПИСЬ 0113

Незадолго до того, как они окончательно меня изолировали, пришло странное письмо от Марии. Ну, не письмо в буквальном смысле, а некое послание, внезапно зазвучавшее в моем мозгу.