— Эх, леди Катти, — сказал Горам и вздохнул. Иста не смогла понять, был ли этот вздох комментарием, или он просто прочищал нос. — Но, видите, он в сознании не остаётся. Он приходит в себя каждый день, около полудня, но очень ненадолго. В основном, мы стараемся в это время засунуть в него столько пищи, сколько сможем, пока он не начнёт давиться. Но ему и этого не хватает. Видите, он тает. Леди Катти в голову пришла замечательная идея вливать козье молоко ему в горло по тоненькой кожаной трубочке, и это заметно помогает, но этого тоже мало. Он уже слишком похудел. С каждым днём его хватка слабеет.
— А когда он приходит в себя, он вменяем? — Горам пожал плечами:
— Эх.
Не очень обнадёживающий ответ. Но если он вообще приходит в себя, то почему не сейчас, от её поцелуя, или не в любое другое время? Почему именно тогда, когда его брат вдруг без причины засыпает… Иста испугалась собственной мысли.
Горам прибавил:
— Да, иногда. Но некоторые сказали бы, что он бредит. — Вступила Лисе:
— Это что-то сверхъестественное. Какое-то рокнарское колдовство?
Иста вздрогнула от одного упоминания.
— В княжествах колдовство запрещено, на Архипелаге тоже. — И не только по теологическим причинам. В Шалионе его также не приветствуют. Дай только возможность, последнюю степень отчаяния, преступность или высокомерие, — и заблудший демон станет для кватернианца не меньшим искушением, чем для кинтарианца. Более того, кватернианца, заключившего договор с демоном, обвинят в вероотступничестве скорее, если он обратится за помощью к своему храму.
Горам снова пожал плечами:
— Леди Катти считает, что так действует яд с рокнарского кинжала, поскольку рану не лечат должным образом. Я не раз травил крыс в конюшнях, но никогда не видел, чтобы яд действовал вот так.
Лисе приподняла бровь, изучая неподвижное тело, лежащее на кровати:
— Ты давно ему служишь?
— Уже третий год.
— Грумом?
— Грумом, сержантом, посыльным, рабочим, в общем, всем. Теперь сиделкой. Остальные слишком напуганы. Боятся тронуть его. Я — единственный, кто может сделать всё без содрогания.
Девушка склонила голову набок; удивление не исчезло с её лица:
— А почему его волосы заплетены по-рокнарски? Впрочем, должна признать, это ему идёт.
— Он ездит туда. Ездил. Был разведчиком марча. Он как раз подходил для этого, знает язык. Однажды он сказал мне, что отец его матери был рокнарцем, хотя сама она училась пятикратному знамению.
Снаружи послышались шаги, и грум встревоженно поднял глаза. Дверь распахнулась. Голос леди Каттилары строго произнёс:
— Горам, чем ты занимаешься? Я слышала голоса… ох. Прощу прощения, рейна.
Скрестив руки на груди, Иста повернулась в её сторону. Леди Каттилара присела в поклоне, всё же успев сердито посмотреть на грума. Поверх тонкого платья, в котором она присутствовала за обедом, был повязан передник, а за ней стояла служанка с кувшином, накрытым крышкой. Глаза хозяйки замка распахнулись шире, когда она заметила изящное одеяние больного. Её ноздри гневно расширились.
Горам сгорбился, опустил взгляд и снова спрятался за стеной неразборчивого бормотания.
Иста, тронутая его виноватым видом, попыталась выгородить его:
— Вам следует простить Горама, — мягко сказала она. — Я спросила его, нельзя ли мне увидеть лорда Иллвина, чтобы… — Действительно, зачем? Посмотреть, похож ли он на своего брата? Нет, это слабый аргумент.
— Вы чрезвычайно добры, рейна, предлагая услуги вашей собственной целительницы, — ответила леди Каттилара растроганно. — Мой муж действительно очень опечален трагедией, произошедшей с его братом. И если тот учёный целитель, за которым мы уже послали, будет твёрд в своём нежелании ехать так далеко — а такие Целители, какие нам нужны, обычно пребывают в преклонных летах, — мы будем очень благодарны вам за помощь. — Она с сомнением посмотрела на служанку с кувшином. — Думаете, вашей целительнице следует знать, как мы кормим его козьим молоком? Это не очень приятная процедура. Иногда он начинает давиться.
Намёк был ясен, каким бы недобрым и отталкивающим он ни казался. Зная, сколько сил приложил Горам, чтобы его поверженный господин предстал перед глазами рейны в достойном свете, у Исты не было сил смотреть, как с длинного тела снимают придворные одеяния и подвергают нелицеприятной процедуре, какой бы необходимой она ни была.