Палач. Нет милости к падшим

«Скорая» уже уехала, на месте работали криминалисты и эксперты. Евгений Викторович перекрестился, поудобнее устроился на переднем сиденье, закрыл глаза и под ненавязчивое бормотание водителя-пенсионера, поносившего нынешнюю московскую власть, решил обдумать план дальнейших действий.

Главное, конечно, то, что он все-таки в Москве. А ведь уже не надеялся. Для него это крайне важно, так как связано с семейным преданием, которое из поколения в поколение передавалось в их роду по мужской линии, от отца к старшему сыну. Он услышал его в 21 год. Отец позвал Евгения в свой кабинет и рассказал удивительную историю:

— Не буду тебя утомлять длинными разговорами о нашей родословной. Откуда мы вышли и чьими потомками являемся, ты знаешь не хуже меня. Ну, вот. Есть старое предание, в суть которого я бы хотел тебя посвятить. — Отец поднялся, подошел к книжному стеллажу, нажал на один из томов, приведя в действие потайные пружины, и стеллаж отъехал в сторону, открыв вход в небольшую комнату, забитую старыми вещами и книгами. Николай Павлович прошел внутрь, взглядом приказав сыну следовать за ним, после чего дверь так же бесшумно закрылась. Сев в глубокое кресло, Труваров-старший достал из ящика большого дубового шкафа свернутый в рулон свиток, судя по цвету и фактуре бумаги, весьма преклонного возраста, развернул его и начал читать записанный на нем текст:

«Пророчество

(Изборск, 1666 год от Р.Х.)

Свидетельство сие записано со слов князя Михаила Всеволодовича Труварова

Это день был похож на все предыдущие дни моего добровольного отшельничества. Погруженный в чтение старинных книг, я мирно сидел в своей светелке, когда услышал шум и брань, доносившиеся со двора. Время было смутное. Церковная реформа разобщила народ. То тут, то там сторонников старой веры силой принуждали принять новые уложения. Но люди не понимали, чего от них хотят, и убегали в леса, прятались на болотах, а если и это не защищало от преследований Москвы, прибегали к самосожжению.

Выглянув в окно, я увидел, как дворовой сторож пытается отогнать стоящего у ворот старика, лица которого я не мог разглядеть. Что-то привлекло меня в облике странника, и я приказал Пафнутию впустить его в дом. Как потом выяснилось, этот человек шел из самой Москвы, спасаясь от преследовавших его патриарших ищеек. Я распорядился дать ему кров и ночлег, накормить как следует и отпустить с миром. Наш род никогда не был согласен с воцарением на русском престоле Романовых, а то, что Тишайший и его духовник Никон сотворили с верой, вызывало глубокое отвращение.

На следующее утро слуга доложил, что старец перед уходом хочет поблагодарить меня за гостеприимство. Что ж, решил я, с меня не убудет. Коли сделал раз богоугодное дело, негоже теперь привередничать. После чего погрузился в чтение древней рукописи, доставленной на прошлой неделе из Пскова. Через какое-то время я почувствовал, что не один в комнате. Оторвав взгляд от книги, я увидел перед собой старика в светлых одеждах отшельника, похожего больше на сказочного лесного жителя, чем на обычного крестьянина. Не знаю, с чем это было связано, но с его появлением в комнате стало светлее.

— Позволь мне поблагодарить тебя, боярин, за доброту твою. Дал отдых ты костям старым, уставшим от бегства ради спасения. — Старик, не дожидаясь приглашения, сел на высокий табурет с резной спинкой и оперся на свою палку, весьма странного вида: внешне обычная лесовина при ближайшем рассмотрении напоминала искусно сделанный посох, украшенный замысловатым узором. Он долго молчал, сидя тихо с прикрытыми глазами, и только его едва шевелящиеся губы говорили о том, что он не спит. Судя по всему, старик молился. Я не хотел ему мешать, всецело пребывая в его власти. Эта встреча была необычной хотя бы потому, что негоже мне, наследственному князю, терпеть присутствие рядом с собой этого, хоть и благообразного, смерда. Я чувствовал какое-то оцепенение, но это не пугало, а наоборот, давало ощущение спокойствия и умиротворения. Постепенно я начал погружаться в дрему, а старик продолжал тихо напевать (именно напевать) какие-то молитвы. Всем своим обликом он напоминал мне колдунов-волхвов из старых сказаний и притч. Его присутствие действовало на меня самым чудесным образом. Я был удивительно спокоен, а потом вдруг почувствовал, что веду со старцем беседу, при этом мы обменивались не словами, а мыслями. Я почему-то открыл ему душу, рассказав о несчастиях нашего рода, претерпевшего за последнюю сотню лет царский произвол, преследования и казни, разорение и воровство.

— История твоя печальна, — не услышал, а почувствовал я голос старца. — Утешать тебя не стану, лучше расскажу, что со мной приключилось.