Пакт

– Можно молчать, можно говорить что угодно, – по-французски ответила Вера, выключила примус под чайником, подлила в тазик кипятку, насыпала сухой горчицы. – Ты же помнишь, как арестовали глухонемого Стриженко? Человек за всю жизнь слова не произнес, ни единого слова!

– Он листовки писал антисоветские!

– Ты веришь в это?

– Не знаю!

В проеме возникла Клавка, уже без папильоток, с подкрашенными губами, но все в том же халате. Старушки стояли спиной к двери.

– Вера Игоревна, вас не продует? Может, закрыть форточку? – громко спросил Илья, чтобы не дать им продолжить разговор при этой девке.

– Нет, нет, Илюша, не беспокойся.

Они увидели Клавку, обе сгорбились, вжали седые головы в плечи, словно испугались, что их ударят. Клавка, не обращая внимания на старух, подплыла к Илье, смерила долгим взглядом. От нее приторно пахло «Красной Москвой».

– Вы, товарищ, Настасьин сын? Крылов ваша фамилия?

Илья молча кивнул, отвернулся, выпустил дым в форточку.

– Меня зовут Клавдия, – она протянула руку.

Илья машинально пожал. Она задержала в его ладони свою влажную мягкую кисть с наманикюренными алыми коготками.

– Папиросы у вас хорошие, товарищ Крылов. Не угостите?

Пришлось дать папиросу, зажечь спичку. Прикуривая, она слегка погладила его руку и снизу вверх заглянула в глаза.

«Шалава, стукачка, – подумал Илья. – Кончилась мамашина беззаботная жизнь. Такая вот Клавка выдавит отсюда стариков, теперь все они должны молчать в тряпочку».

– Вы спортом занимаетесь? – спросила Клавка, тронув коготком его плечо. – У вас такие руки сильные и фигура очень даже спортивная.

Илья загасил папиросу, взял у Веты стопку чистых тарелок, отправился в комнату к Настасье. Старушки засеменили следом. Из комнаты опять гремело радио, пел Утесов. Настасья играла в дурачка со своим бухгалтером. Илья запер дверь, жестом подозвал к себе стариков.

– Все ваши разговоры прекратить, даже у себя в комнатах, даже при запертых дверях, даже во сне, понятно? Веточка, Верочка, по-французски теперь беседуйте только на прогулке, в парке. Мамаша, с Клавкой этой ругаться нельзя, веди себя с ней спокойно, вежливо.

– Так как же вежливо, сынок? Как же, если она, блядища, керосин ворует из примусов-то?

– Мамаша, ты меня услышала. И вы все услышали. А теперь ложитесь спать, поздно уже.

– Сынок, может, переночуешь? – жалобно спросила Настасья.

Он обнял ее, поцеловал, шепнул на ухо:

– Пожалуйста, будь осторожнее, и не пей столько.

Глава четырнадцатая

Ранней весной 1934 года Габриэль Дильс на отдыхе в курортном городке Вилль-Франш под Ниццей познакомилась и подружилась с соседями по отелю. Семейство из Швейцарии. Отец, Бруно – пожилой высокий господин с глянцевой лысиной и детской улыбкой, антиквар, специалист по Древнему Египту. Мать, Ганна – маленькая, круглолицая, зеленоглазая, с каштановой копной волос и россыпью веснушек. Их дочке Барбаре было двенадцать, она страдала какой-то врожденной болезнью сердца, мало двигалась, быстро уставала. Худющая, почти прозрачная, с огромными зелеными, как у матери, глазами, она рисовала крошечные яркие акварельки и дарила всем подряд. Габи получила от нее свое миниатюрное изображение в полный рост, с ракеткой, на теннисном корте. Барбара запечатлела ее в высоком прыжке и сказала:

– Вы отлично летаете, фрейлейн.

Бруно и Ганна любили теннис, с ними было весело и удивительно легко. Однажды, увидев томик Гофмана в руках Барбары, Габи сказала, что давно хотела перечитать «Золотой горшок» и «Песочного человека». Бруно взял книгу и стал зачитывать вслух куски из «Крошки Цахеса», потом спросил:

– Вам этот уродец никого не напоминает?

И тут Габи стала смеяться так, как давно не смеялась. Вслед за ней захохотали Барбара и Ганна. Бруно только улыбался, а потом сказал:

– Эрнст Теодор Амадей Гофман придумал сказку о крошке Цахесе больше ста лет назад. По капризу феи злобный уродец стал невероятно привлекательным, сделал блестящую карьеру. Окружающие как будто ослепли, свихнулись, он казался им верхом совершенства. Это всего лишь сказка. Любимого фотографа фюрера зовут Генрих Гофман. Именно он создал тот изначальный образ великого народного вождя, который завладел сердцами миллионов немцев. Это реальность. Тайна Цахеса заключалась в трех красных волосках, спрятанных в шевелюре. Стоило их выдернуть, и наваждение прошло. Интересно, в чем тайна Гитлера? В усиках или в челке?

Бруно ничего не стоило завербовать Габи. Это даже нельзя назвать вербовкой. Они просто разговаривали. Габи ненавидела нацизм, Гитлера считала чудовищем и готова была делать что угодно, лишь бы в Германии закончился этот унизительный бред. Когда она узнала, что Бруно резидент советской разведки, ей стало еще интереснее. Ее мало заботил коммунизм, она Маркса не читала потому, что это безумно скучно, зато читала Толстого и Достоевского в хороших переводах. Россия была страной Анны Карениной и князя Мышкина. Ужасы революции, гражданской войны, коллективизации она воспринимала как нацистскую пропаганду.

Бруно предложил ей приличное вознаграждение, регулярные гонорары, но она категорически отказалась.