На заседании Политбюро десять дней назад Илья докладывал о подписании Антикоминтерновского пакта между Германией и Японией и о реакции на него западных демократий. Ни слова о подведении Гитлером итогов «четырехлетки» он не говорил, и Молотов отлично это помнил. Он атаковал маленькую букашку, чтобы позабавить Инстанцию. Слишком спокойно вел себя спецреферент Крылов, не трепетал, и Хозяин слегка заскучал.
Илья не собирался возражать Молотову, трепетать на радость Хозяину, молчал, ждал, что будет дальше. Из всех лиц единственным человеческим в этом кабинете было лицо Орджоникидзе, Илья невольно остановил на нем взгляд, заметил, как вспухла волнистая жила поперек высокого выпуклого лба, как затрепетали ноздри длинного кавказского носа.
– Опять врешь, Вяча! – резко выкрикнул Орджоникидзе. – Почему ты все время врешь, товарищ Молотов?
Усы Хозяина дрогнули, он улыбался, и улыбка мгновенно отразилась на лице Молотова. Ворошилов тупо часто моргал, Каганович отвернулся и скомкал в кулаке выпотрошенную гильзу папиросы. Хозяин встал, подошел сзади к Орджоникидзе, положил ему руку на плечо.
– Зачем так нервничать, Серго? Подумай о своем сердце, дорогой Серго. Товарищ Крылов, продолжайте, пожалуйста.
– Да, товарищ Сталин. В связи с разработкой следующего четырехлетнего плана обострился конфликт между Шахтом и Герингом. Поскольку позиция Шахта все меньше соответствует планам Гитлера, велика вероятность, что очень скоро Шахт уйдет в отставку. В сентябре прошлого года Гитлер назначил Геринга комиссаром управления по четырехлетнему плану. Управление практически подмяло под себя Министерство экономики. Теперь экономика и финансы рейха целиком в руках Геринга.
– Комиссара тоже у нас спиз… – мяукнул Клим. – Слышь, а Геринг – это жирный такой, летчик? Правда, что ли, он морфинист?
– Геринг был ранен в живот во время «Пивного путча» в 1923 году, раны долго не заживали, он два года принимал морфий, потом лечился в нескольких клиниках от тяжелого психического расстройства.
– И чего, такой псих теперь у Гитлера на финансах? – Ворошилов оскалился и громко икнул. – Слышь, Коба, кого фюрер на финансы поставил, а?
«Он пьян, как я сразу не заметил? Клим пьян, а дни Серго сочтены. Нарком Орджоникидзе[11], бледный, опустошенный, после дружеского совета Кобы беречь сердце все-таки надеется уцелеть. И я надеюсь, и те несчастные, которых завтра выведут на процесс, тоже надеются», – думал Илья, ожидая, когда Инстанция позволит ему продолжить.
– Поставил кого надо, тебя не спросил, – заступился за Гитлера Каганович.
Орджоникидзе вдруг поднялся и медленно, ни на кого не глядя, побрел к выходу. Хозяин дал ему пересечь кабинет и, лишь когда рука наркома коснулась дверной ручки, тихо окликнул:
– Ты куда, Серго?
Нарком застыл у двери, его крупная сильная фигура обмякла, спина сгорбилась, он съежился, стал ниже ростом. Илье захотелось, чтобы Орджоникидзе выпрямил спину, не оборачиваясь, молча, решительно вышел, а еще лучше – смачно обматерил друга Кобу на прощанье. Конечно, ничего не изменилось бы – ни для наркома, ни для его заместителя Пятакова, ни для кого, но мелькнула бы искра живой человеческой эмоции в мертвом воздухе этого кабинета и, возможно, стало бы чуть легче дышать.
– Я пойду, Коба, нехорошо мне что-то, – хрипло произнес Орджоникидзе, обернулся, но глаз не поднял, смотрел в пол.
– Сядь, Серго. Если нехорошо, нужно сесть и посидеть спокойно. Товарищ Крылов сейчас расскажет нам, в чем суть разногласий Шахта и Гитлера относительно экономической стратегии Германии.
Сталин почти пропел эти несколько фраз, у него был приятный мелодичный баритон. Нарком покорно побрел на голос Хозяина, к столу, понурившись, едва переставляя ноги. Длинные черные ресницы затеняли глаза, казалось, он бредет вслепую. Ворошилов услужливо отодвинул для него стул. Орджоникидзе неловко опустился на краешек, и по наглой усмешке Клима было видно, как хотелось ему сдвинуть стул еще немного, чтобы Серго сел мимо, грохнулся на пол копчиком. Такие шутки практиковались в ближнем кругу.
«Нет, не сейчас, – думал Илья, – не при мне, я чужой».
– Мы знаем и без товарища Крылова, что Шахт трусливый буржуазный чинуша, тормозит творческую энергию Гитлера, – сказал Молотов.
– А ты чего это, Вяча, Гитлером так восхищаешься? – спросил с комически строгим прищуром Ворошилов.
– Продолжайте, пожалуйста, товарищ Крылов, – спокойно приказал Хозяин.
Илья мысленно поблагодарил Молотова. Сам того не желая, Вяча напомнил спецреференту Крылову, каким образом надо преподносить информацию, чтобы Хозяин остался доволен. Илья слишком отвлекся на Орджоникидзе, потерял равновесие, перестал чувствовать вибрации сталинской реальности и едва не начал говорить правду.