Читаем Пакт полностью

Она зажгла маленький ночник, на цыпочках подошла к шкафу. Домашний костюм для занятий состоял из маминой старой тенниски и папиных сатиновых трусов, преображенных в шаровары при помощи двух резинок. На ногах толстые вязаные гольфы. В их с Васей комнате папа смастерил для нее балетный станок между двумя окнами. Переодевшись, Маша встала к станку.

Привычные упражнения хорошо разогревали мышцы, но не спасали от мутного, тошнотворного страха. Маша вдруг отчетливо осознала, что страх этот живет в ней давно и все попытки отмахнуться, не думать приводят к обратному результату. Становится еще страшнее и тошнее. Нельзя врать себе. Надо попробовать разобраться, откуда взялся страх, настоящий он или придуманный и чего именно она боится.

У Маши осталось смутное, очень тревожное воспоминание. Ночь, папа и мама сидят на полу, между ними стопки книг и журналов, рядом цинковый тазик. Они быстро молча пролистывают страницы, некоторые выдирают, рвут в клочья, бросают в тазик. Ей было тогда двенадцать лет, она встала пописать, спросонья ничего не поняла, но почувствовала тревогу и напряжение родителей. Они оба вздрогнули и замерли, смотрели на нее испуганно, словно она поймала их на чем-то грязном, запретном. Она не решилась спросить, что они делают, зачем ночью рвут книги и журналы. Потом Катя Родимцева рассказала по секрету, что ее мама и дедушка точно так же ночью вычищали домашнюю библиотеку, уничтожали все, что имело отношение к Троцкому, – портреты, цитаты. Катя объяснила, что Сталин ненавидит Троцкого, выслал его, объявил врагом и если у кого-то дома найдут что-нибудь с ним связанное, посадят в тюрьму.

В училище на собраниях и на политчасе проклинали Троцкого и прославляли Сталина. Двенадцатилетняя Маша видела в этом всего лишь ритуал, вроде обязательной гигиенической процедуры. Обе фигуры, Троцкий и Сталин, были одинаково далеки, нереальны. Кто кому враг, кто кого ненавидит, Машу вовсе не волновало. Но после той странной ночи и Катиных объяснений ей впервые стало страшно. Она вздрагивала, когда слышала слово «троцкист». Кого угодно могли назвать троцкистом, и человек исчезал, это было как прикосновение волшебной палочки злой ведьмы. Раз – и тебя нет.

Она стала взрослой, и страх вырос вместе с ней. Он пронизывал всю жизнь, и его постоянной спутницей была ложь, она сопровождала страх, как высокая температура вирусную инфекцию. Мама однажды объяснила, что температура при гриппе – защитная реакция, организм борется с инфекцией. Но в данном случае ложь не боролась со страхом, наоборот, она его усиливала. Чем больше люди лгали, тем сильнее боялись, и лгали еще отчаяннее.

«Почему я все время думаю об этом? – спрашивала себя Маша, прижимаясь лбом к коленке высоко поднятой ноги. – Ну ведь можно же просто жить как все люди. А что значит – все? Кто они, эти все? Из людей, которых я знаю, нет, наверное, ни одного, кому не страшно, но говорить об этом нельзя. Так, может, и не нужно думать?»

Она плавно опустилась на прямой шпагат, наклонила корпус вперед, уперлась локтями в пол, лицо уложила в ладони, закрыла глаза и сказала себе: «Просто у папы и мамы такая работа, что приходится бояться».

Папа был засекречен, он конструировал военные самолеты. На вопрос «Кто твой папа?» Маша и Вася всегда отвечали: «Инженер». Обычно никто не задавал уточняющих вопросов. Мама тоже была засекречена, поскольку работала хирургом не в простой больнице, а в Кремлевской. Она никогда не рассказывала о своих пациентах, так же как папа никогда не рассказывал о своих сослуживцах и самолетах, которые конструирует.

В тишине отчетливо прозвучал хлопок входной двери. Часы показывали без десяти восемь. Мама в это время обычно возвращалась с дежурства. Маша на цыпочках побежала в коридор, но вместо мамы увидела Карла Рихардовича.

– Твой Май ушел, – доктор виновато развел руками. – Я уговаривал подождать, позавтракать, не послушал.

– Вот дуралей, – рассердилась Маша. – Мы же собирались сегодня вместе ехать в больницу. Ладно, надеюсь, вечером объявится.

Она еще раз поблагодарила Карла Рихардовича за то, что приютил на ночь Мая, и отправилась в душ. Когда вышла из ванной, часы показывали половину девятого. Папа и Вася уже встали, мамы не было.

– Наверное, какой-то экстренный случай, – сказал папа. – Давайте завтракать.

Маша сварила овсянку и чуть не выронила кастрюльку, пока несла в комнату, так сильно дрожали руки. Мамины сутки заканчивались в семь утра, она всегда возвращалась с дежурств не позже восьми. Тем более сегодня, в воскресенье, когда, наконец, вернулся папа, не могла она задержаться, любого экстренного пациента она передала бы утренней смене.

За завтраком Маша рассказала о бабушке Мая, потом Вася принялся рассказывать, как в школе ставят к юбилею Пушкина «Сказку о попе и о работнике его Балде».

– Я все выучил наизусть, я так хотел Балду играть, Нафталиниха обещала, а потом отдала Балду Сашке Нестерову.

– Нафталиниха – это кто? – спросил папа и в очередной раз покосился на часы.

Перейти на страницу:

Все книги серии Особый сектор

Похожие книги