Читаем Падение Царьграда полностью

   — Это был твой грек.

   — Неужели! — воскликнула Лаель с изумлением.

   — Да, мне об этом сказал Сергий, и что ещё хуже, дитя моё, он был там с одной целью — преследовать тебя.

   — Чудовище! А я ещё бросила ему своё опахало.

   — Ничего, — произнёс старик, стараясь её успокоить. — Никто об этом не знает, кроме Сергия. Если я и упомянул теперь об этом, то лишь только для того, чтобы объяснить причину того, что я не желаю, чтобы ты выходила одна из дома во время моего отсутствия. Но если я действительно не вернусь раньше трёх недель и Уелю нельзя будет сопровождать тебя, то я разрешаю тебе выходить из дома, но не иначе как в паланкине и со старыми болгарскими носильщиками. Я им довольно дорого плачу, чтобы быть уверенным в их преданности. Слышишь, дитя моё? И всё-таки, — прибавил старик, простившись с девушкой и переходя улицу, — выходи не часто, гуляй только по многолюдным улицам и возвращайся домой до заката солнца. Ну, теперь прощай!

— Прощай! — сказала Лаель, подбегая к нему и целуя его в обе щеки. — Возвращайся скорей.

На следующий день, в полдень, князь Индии отправился в путь. Лаели этот день показался очень длинным.

Второй день прошёл ещё скучнее. Тщетно она читала книги, данные ей князем Индии; ничто её не занимало, и она только думала о дворце и триреме, о которых ей говорил князь Индии. Она уже видела себя обитательницей великолепного дворца и пассажиркой необыкновенной триремы. Девушка рисовала свою жизнь во дворце и на триреме в обществе не только князя Индии, но и... молодого русского послушника. Он был героем всех её мечтаний и постоянно находился с нею и с князем Индии в её фантастической жизни в чудном дворце и во время её странствий на великолепной триреме.

Третий день заточения довёл Лаель до отчаяния. Погода была прекрасная, и она невольно стала вспоминать о прежних своих прогулках по городской стене, возле Буколеона, тем более что она могла там встретить молодого послушника. Ей хотелось спросить его, действительно ли цыган с медведем на празднике у княжны Ирины был тот самый грек. Она краснела, вспоминая, что у этого ненавистного человека находилось её опахало, и боялась, чтобы Сергий не объяснил это по-своему.

Наконец она не выдержала и приказала, чтобы в четыре часа явились болгары с паланкином. Так как Уель не мог сопровождать её, а Сиама, по словам князя Индии, не был для неё достаточным покровителем, то она решила по крайней мере исполнить желание старика и явиться домой до заката солнца.

Ровно в четыре часа паланкин был у дома Уеля. Этот паланкин, по приказанию князя Индии, был так роскошно украшен извне мозаикой из разноцветных пород дерева, перламутра и золота, а внутри жёлтой шёлковой материей и кружевами, что все в Константинополе знали его как принадлежность известного богача. Носильщики паланкина, болгары по происхождению, носили всегда роскошные ливреи, но на этот раз они явились в обыкновенной одежде, на что молодая девушка не обратила внимания, а ни Уель, ни Сиама не присутствовали при её отъезде. Её проводила только наставница, которая слышала, как она приказала носильщикам выбирать путь к Буколеонской стене самыми людными улицами.

   — Я вернусь к закату солнца, — сказала Лаель, прощаясь со старухой.

Носильщики исполнили в точности приказание девушки, за исключением только того, что, увидав в ипподроме толпу, ожидавшую процессию эпикурейцев, они миновали это громадное здание и вошли в императорские сады через ворота, находившиеся к северу от святой Софии.

На городской стене было по обыкновению много гуляющих, и Лаель долго оставалась там, подняв шторы на окнах и с нетерпением отыскивая в толпе Сергия. Но время шло, и уже пробило шесть часов, когда надо было возвращаться домой, но Сергий всё ещё не появлялся. Делать было нечего, она должна была вернуться домой к закату солнца и приказала носильщикам повернуть назад.

   — Прикажешь идти теми же улицами? — почтительно спросил один из носильщиков.

   — Да, — отвечала она.

Носильщики переглянулись, но Лаель этого не заметила, а её поразил пустынный вид стены, откуда удалялись уже все гуляющие. Поэтому она прибавила:

   — Поторопитесь и найдите самую ближайшую дорогу.

Носильщики снова переглянулись и поспешно пошли по террасам сада.

На третьей террасе, где не было никого и только вдали виднелся двигавшийся навстречу другой паланкин, один из носильщиков споткнулся и упал. Жерди паланкина, находившиеся в руках упавшего, с треском воткнулись в землю, а Лаель вскрикнула.

Носильщики поставили паланкин на землю и, отворив дверцу, объявили, что дальше идти нельзя, так как одна из жердей сломалась и у них нечем было перевязать её.

   — Вот возьмите мой пояс, — сказала Лаель, — он может заменить верёвку.

Они взяли пояс и долго возились, обматывая сломанную жердь, но, наконец, один из них подошёл к дверце и сказал:

   — Перевязанная жердь выдержит паланкин, но не с княжной. Не угодно ли тебе выйти и пойти пешком, а один из нас побежит вперёд за другим паланкином.

   — Вот паланкин, — воскликнула она, радуясь, как ребёнок, и, указывая на приближавшихся носильщиков, прибавила: — Позовите их.

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная история в романах

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Шекспир
Шекспир

Имя гениального английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира (1564–1616) известно всему миру, а влияние его творчества на развитие европейской культуры вообще и драматургии в частности — несомненно. И все же спустя почти четыре столетия личность Шекспира остается загадкой и для обывателей, и для историков.В новом романе молодой писательницы Виктории Балашовой сделана смелая попытка показать жизнь не великого драматурга, но обычного человека со всеми его страстями, слабостями, увлечениями и, конечно, любовью. Именно она вдохновляла Шекспира на создание его лучших творений. Ведь большую часть своих прекрасных сонетов он посвятил двум самым близким людям — графу Саутгемптону и его супруге Елизавете Верной. А бессмертная трагедия «Гамлет» была написана на смерть единственного сына Шекспира, Хемнета, умершего в детстве.

Виктория Викторовна Балашова

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза