Падение кумиров

«Лучше никакой цели, чем нравственная цель!» – говорит голая страсть. Но психолог задается вопросами: что делает каждое искусство? хвалит ли оно? прославляет ли? не отбрасывает ли оно все ненужное? не выдвигает ли некоторые обстоятельства на вид? Со всем тем оно усиливает или ослабляет некоторые ценности… Случайность ли это, и участвует ли в этом инстинкт художника? Или это предвидение того, что художник может?.. Направляется ли его инстинкт на искусство или гораздо более на душу искусства – жизнь? Искусство есть великое стремление к жизни: каким же образом возможно считать его бесполезным, бесцельным – считать его за «искусство для искусства»?..

Один вопрос возникает у нас: искусство выставляет также многое некрасивое, грубое, непонятное в жизни: не вызывает ли оно этим отвращение к ней?

И действительно, были философы, которые приписывали ему эту способность «освобождаться от воли». Так определял Шопенгауэр общую цель искусства «проникаться покорностью», – в этом видел он великую пользу трагедии.

Но это, как я уже говорил, взгляд пессимиста, «дурной взгляд»: надо сослаться на самих художников!

Что показывает нам трагический художник? Разве не показывает он именно состояние бесстрашия перед ужасным и загадочным? Одно это состояние – высшее благо, и тот, кто испытывал его, ставит его бесконечно высоко. Художник передает это состояние нам, он должен передавать его именно потому, что он артист – гений передачи.

Мужество и свободу чувства перед могучим врагом, перед великим горем, перед задачей, внушающей ужас, – это победоносное состояние и избирает и прославляет трагический художник!

Перед лицом трагедии воинственный дух справляет свои сатурналии в нашей душе. Кто привык к страданию, кто ищет его, героический человек – тот прославляет в трагедии свое бытие: ему одному подносит трагический художник напиток этого сладчайшего ужаса…

24

«Снисходить» ко всем людям, держать свое сердце открытым – это либерально, но не более того.

Людей, способных быть гостеприимными только с избранными, можно узнать по многим завешанным окнам и закрытым ставням; их лучшие комнаты остаются пустыми… Но почему же? Потому что они ждут таких гостей, к которым не приходится «снисходить»…

25

Мы себя не ценим в достаточной степени, когда бываем откровенны. Все то, что мы лично переживаем, не может быть высказано.

Оно бы само не могло «рассказаться», если бы и хотело. У него недостает слова. То, что можно выговорить, мы сейчас же высказываем.

В каждой речи кроется доля презрения. Речь изобретена только для передачи среднего, посредственного, мелкого… Она опошляет говорящего.

(Из морали для глухонемых и других философов.)

26

«Этот портрет обворожительно-прекрасен»… Литературная женщина, неудовлетворенная, возбужденная, с пустотой в сердце и во внутренностях – с мучительным любопытством вечно прислушивается к повелениям, исходящим из глубины ее существа и шепчущим: «aut liberi aut libri»[171]. Литературная женщина достаточно образованна, чтобы понимать голос природы, даже когда она говорит по-латыни, и в то же время достаточно тщеславна и глупа, чтоб по секрету добавлять себе по-французски: «je me verrai, je me lirai, je m’extasierai et je dirai: possible, que j’aie eu tant d’esprit?»[172]

27

«Нечто о безличных, так как они пришлись к слову. – Ничто не может быть легче, как быть благоразумным, рассудительным, терпеливым… Мы исходим из елея снисхождения и сочувствия, мы до глупости справедливы, мы все прощаем… Именно поэтому мы должны были держать себя построже и от времени до времени вызывать в себе маленький аффект, маленький порок в виде аффекта… Нам может прийтись горько при этом, и мы, может быть, будем смеяться в душе над тем явлением, которое из себя представим. Но что же делать? У нас нет другого способа преодолевать себя; в этом наш аскетизм, наше покаяние!»

– Стать «индивидуальным» – в этом добродетель безличных.

28

Из докторского экзамена. – В чем задача всякой высшей школы?

– Сделать из человека машину.

– Какое средство для этого существует?

– Он должен учиться скучать.

– Как этого достигают?

– Понятием о долге.

– Кто может служить образцом?

– Филолог – он учит долбить.

– Кого следует считать совершенным человеком?

– Государственного чиновника.

– Какая философия дает высшую формулу для сущности государственного чиновника?

– Кантовская: государственный чиновник как предмет, сам по себе, поставлен судьей над государственным чиновником как явлением.

29

Право на глупость. – Усталый, медленно переводящий дыхание труженик, который добродушно смотрит вокруг себя и предоставляет все вещи их течению, эта типичная фигура, которую теперь, в наш рабочий век, можно встретить во всех слоях общества, начала заявлять свои претензии на искусства, включая сюда и книгу, более же всего журналы, а еще больше – прекрасную природу, Италию…