Падение кумиров

И снова о происхождении ученых. Стремление к самосохранению – крайне тревожный признак неблагополучия, свидетельствующий об ослаблении важнейшего инстинкта, инстинкта жизни, который в своей борьбе за безраздельную власть нередко отодвигает инстинкт самосохранения на второй план и даже иногда приносит его в жертву. И в этом смысле представляется весьма симптоматичным то, что некоторые философы, такие как, например, чахоточный Спиноза, именно так называемый инстинкт самосохранения считали основополагающим, – хотя иначе они и не могли считать, ведь это люди, оказавшиеся как раз в неблагополучном положении. И то, что наше современное естествознание с такой легкостью дало себя опутать спинозовской догме (и в довершение ко всему попалось в грубые сети дарвинизма с его непостижимо односторонним учением о «борьбе за существование»), – вполне возможно, объясняется происхождением большинства естествоиспытателей: они, можно сказать, происходят из «народа», их предки были простыми бедняками, которые на собственной шкуре испытали все тяготы борьбы за существование. Весь этот английский дарвинизм как будто бы отдает духотой английской перенаселенности, напоминающей характерный запах нужды и бедности, который бывает в кварталах бедняков. Но если уж ты настоящий естествоиспытатель, то зачем же все время оглядываться на человеческую жизнь, нужно выйти из этих узких рамок – ведь природа не знает, что такое бедственное положение, здесь царствует изобилие и расточительность, доходящая порой до безумия. Борьба за существование – всего лишь исключение, временное ослабление воли к жизни; а вся борьба ведется всегда за перевес, за усиление, за расширение сферы влияния, за власть, – в основе же всего лежит воля к власти, которая и есть, по существу, воля к жизни.

350

Во славу hominis religiosi. Совершенно очевидно, что борьба против церкви является, кроме всего прочего, – и это одно из многих ее толкований – борьбой недалеких обывателей, которые всем довольны и все принимают как есть, против господства умов серьезных, глубоких, созерцательных, то есть против людей злых и недоверчивых, которые так долго сомневались в действительной ценности бытия, что усомнились и в своей собственной ценности: общественный инстинкт народа, его чувствительность, его «доброе сердце» восстали против них. Вся римская церковь основывается на чисто южном недоверии к природе человека, которое, как правило, совершенно неверно понимается на севере; такое же недоверие вызывало то наследство, которое досталось европейскому югу от глубокого востока, от древней, таинственно-загадочной Азии и ее созерцательности. Уже протестантизм был не чем иным, как восстанием народа в защиту интересов недалекого, бесхитростного обывателя (север всегда отличался от юга своим простодушием и незатейливостью), но только Французская революция окончательно вознесла «достославного человека», вручив ему со всей торжественностью скипетр (барану, ослу, гусю и прочим, чья простота уже неизлечима, кто славен лишь умением драть глотку и вполне созрел для сумасшедшего дома «современных идей»).

351