Падение «черного берета»

Они купили в магазине по пакету молока, сдобных булочек и круг краковской колбасы.

Примерно, через сорок минут они подъехали к двухэтажному деревянному дому, в котором светилось только одно окно.

Обитая кусками фанеры дверь надсадно задребезжала и громко скрипнула.

— Осторожно! — предупредил Карташов. — Хибара идет на снос…

Дверь была не заперта. В нос шибанули отвратительные запахи табака, водочного перегара и немытых тел. Слабая лампочка едва освещала углы до предела запущенной кухни. Под ноги попалась колченогая табуретка и Карташов, отбросив ее ногой, направился в комнату. На тахте угадывались человеческие существа. Когда они подошли ближе, раздался невнятный, заплетающийся голос:

— Это ты, Славик?

Карташов нащупал включатель и зажег свет. Две седые головы выглядывали из-под грязного лоскутного одеяла. Пожилой мужчина поднял голову и красными заспанными глазами уставился на гостей.

— А-а, это ты, — только и сказал он.

— Это я, Иван Егорович, — Карташов присел на край тахты. — Не узнаешь? Сергей — ваш квартирант…

— Да не может быть! Мать честная, только сегодня тебя с Тамаркой вспоминали. Откуда, Сережа, свалился? — он хотел подняться, но Карташов его остановил.

— Лежи, я на минутку. Хочу взять кое-какие свои шмотки… Где-то тут ботинки и свитер.

Мужичок протер глаза.

— Там, на столе, бутылка… принеси, выпьем за встречу…

— Мы на колесах. Отдыхайте. Я свое возьму и — вперед.

— Погодь, кажись, моя старуха твои вещички того… за бутылку. Думала ты больше не вернешься… Извини, жизнь такая раздолбанная…

— Пошли отсюда, — потянул за рукав Одинец.

— А где Славка?

— Может, в коморке спит.

Карташов прошел через вторую комнату и откинул сухо протрещавшую бамбуковую занавеску. В крохотной комнатушке, на брошенном на пол тюфяке, спал парень. Открытый рот на сером испитом лице резко выделялся бездонностью. В уголках губ застыли молочные пенки. Рядом на полу стояла кружка с отбитым краем, наполовину наполненная брагой.

— Пошли отсюда, — повторил Одинец. — Это мне напоминает мою прошлую житуху.

— Я на этом тюфяке шесть месяцев кантовался. Но у меня был порядок. Даже цветы стояли.

— А где же этот парень спал?

— На нарах, где-то под Челябинском. Недавно освободился.

Славка, чмокнув во сне губами, отвернулся к стене.

Карташов увидел на его ногах свои шузы, но не подал вида.

В комнате, на тахте, уже раздавался храп и они, не задерживаясь, вышли из дома.

— Наверное, пол-России в такой лежке, — сказал Одинец.

— Полэсэнге. Выпил и — нет проблем!

Возвращаясь на Ткацкую, возле метро «Алексеевская», Одинец попросил остановиться, чтобы купить сигареты. Когда он ушел, Карташов от нечего делать стал наблюдать за редеющей толпой, снующими возле подземки людьми. Его взгляд привлек человек, наклонившийся и что-то бросивший в лежащую на земле не то кепку, не то фуражку. Он присмотрелся и увидел в желтом свете фонарей человеческий обрубок — без обеих ног и одной руки. И только угол тельняшки, выступающий из-под камуфляжа, говорил о социальной принадлежности калеки. «Нет, это, наверное, сон, — мучительная мысль пронзила Карташова. — Этого быть не может».

Прикурив сигарету, он вышел из машины и направился в сторону человека-обрубка. «Нет, это не сон, это самый настоящий Костя Татаринов!». На низкой подставке сидел бывший рижский омоновец Костя Татаринов. Вернее, то, что от него осталось. Сергей подошел и, присев на корточки, стал в упор разглядывать своего боевого товарища. Глаза их встретились и несколько мгновений опознавали друг друга.

— Татарин, здравствуй, — тихо проговорил Карташов. Других слов у него не было. Словно морозцем перехватило дыхание.

— Лейтенант, черт побери, откуда ты свалился, братан?

— Это долгий разговор, — Карташов обнял Татаринова и прижал к груди. Сглотнул ком, сдерживающий дыхание. — Это долгий разговор… Где мы можем с тобой поговорить?

— Здесь, а где же еще, — от Татаринова исходил спиртной душок. Его некогда пшеничные, ухоженные усы, теперь, словно мокрые шнурки, свисали на потрескавшиеся губы.

— Может, пойдем ко мне в машину? Столько не виделись..

Подошел Одинец.

— Ну чего, Мцыри, пристаешь к человеку? — он держал наготове купюру и собирался бросить ее в голубой берет.

— Погоди, Саня, это мой товарищ, вместе в отряде трубили. Надо бы поболтать, — и к Татаринову: — Ну, Кот, хватай меня за шею, пойдем к нам в машину.

— Нет! Только не это! — в глазах калеки промелькнул страх и замешательство. — За мной сейчас приедут.

— Кто приедет?

— Шестерки хозяина, — Татаринов отвел взгляд, сказавший больше любых слов. — Приезжай завтра пораньше, поговорим. Я здесь околачиваюсь с десяти утра до девяти вечера. А если я буду не здесь, найдешь с другой стороны, возле троллейбусной остановки.

— Может, тебе что-нибудь привезти? — Карташов достал бумажник.

— Спрячь, Серый! Всю наличку после досмотра у меня все равно отнимут.

— Понятно, — горько стало в груди и Карташов, не прощаясь, пошел в сторону машины.

Уже в кабине Одинец сказал:

— Все нищие и калеки мантулят на дядю. У проституток свои сутенеры, у этих — свои. Такие же запредельные суки, которых надо выжигать напалмом.