Падди Кларк ха-ха-ха

И стены задрожали. Школа располагалась в бытовке. Еще несколько таких же бытовок стояло за школой. Под ними можно было даже проползти. Масляная краска на фасадах облупилась от солнца, и мы сдирали ее. В настоящей, бетонной, школе нам дали класс только через год, когда нас начал учить Хенно. Мы обожали маршировать. Половицы под нами аж подпрыгивали. Мы топали с огромной силой, хоть и вразброд. Мисс Уоткинс заставляла нас шагать пару раз в день, когда считала, что мы что-то заленились.

Так мы маршировали, а мисс Уоткинс читала Декларацию:

– Ирландцы и ирландки! Во имя Господа и ушедших поколений, от которых восприняла древнюю традицию государственности, Ирландия нашими голосами призывает детей своих сплотиться под ее знаменами и выйти на бой за свободу.

Марш разладился, мы шагали как попало, и мисс Уоткинс пришлось замолчать. Она постучала по доске:

– Su'ig'i s'ios[13].

Она выглядела разочарованной и раздраженной.

Кевин поднял руку.

– Мисс!

– Sea?[14]

– Мисс, а Падди Кларк говорит, что Томас Кларк, ему дедушка, мисс.

– Это он сейчас так сказал?

– Да, мисс.

– Патрик Кларк!

– Я, мисс.

– Встань, чтобы все тебя видели.

Целую вечность я неуклюже выкарабкивался из-за парты.

– Томас Кларк – твой дедушка?

Я заулыбался.

– Дедушка?

– Да, мисс.

– Вот этот человек?

Мисс Уоткинс указала на Томаса Кларка. Он и вправду был похож на дедушку.

– Да, мисс.

– А где он живет?

– В Клонтарфе, мисс.

– Где-где?

– В Клонтарфе, мисс.

– Иди сюда, Патрик Кларк.

За партами стояла гробовая тишина.

Учительница ткнула указкой в надпись под головой Томаса Кларка.

– Прочти вслух, Патрик Кларк.

– Рас-рас-расстрелян англичанами третьего мая 1916 года.

– Что означает «расстрелян», Дермот Граймс, который ковыряется в носу и считает, что учительница этого не замечает?

– Убили, надо понимать, мисс.

– Совершенно верно. И может ли Томас Кларк, расстрелянный в 1916 году, жить в Клонтарфе и быть твоим дедушкой, а, Патрик Кларк?

– Да, мисс.

Я прикинулся, что внимательно рассматриваю портрет.

– Еще раз спрашиваю, Патрик Кларк: это твой дедушка?!

– Нет, мисс.

Я получил три удара по каждой руке.

Вернувшись за парту, я не смог опустить сиденье. Руки не шевелились. Джеймс О’Киф помог мне, пнув мое сиденье. Оно громко стукнуло, и я испугался, что сейчас получу от мисс Уоткинс добавки. Спрятал ладони, сев на них. Я не скрючился от боли только потому, что мисс Уоткинс не разрешала. Болело так, будто кисти рук отвалились; скоро еще их начнет жечь. Ладони потели как ненормальные. В классе ни звука. Я посмотрел на Кевина и ухмыльнулся, но зубы у меня стучали. Лиам повернулся к Кевину, ждал его взгляда, его ухмылки.

Я любил дедушку Кларка больше, чем дедушку Финнегана. Бабушки Кларк уже не было в живых.

– Бабушка на небесах, – объяснял дедушка, – прекрасно проводит время.

Когда мы навещали дедушку Кларка или он заходил к нам, мы всегда получали по полкроны. Однажды он даже приехал на велосипеде.

Раз вечером, когда по телевизору шел «Магазин и рынок»[15], я копался в ящиках комода. Нижний ящик был забит фотографиями, и стоило его открыть, как они падали на пол и рассыпались. Я собрал их в стопку. Сверху лежал портрет дедушки Кларка и бабушки Кларк. Сто лет мы не ездили к дедушке в гости.

– Пап?

– Что, сын?

– Когда мы поедем к дедушке Кларку?

Папка стал странный, как будто бы потерял что-то, потом нашел, а это оказалось совсем не нужно. Сел, вгляделся мне в лицо.

– Дедушка Кларк умер. Разве ты не помнишь?

– Нет.

Я и правда не помнил.

Папа взял меня на руки.

Руки у папы были большие, пальцы длинные, но не толстые: можно было легко нащупать косточки. Одна его рука лежала на спинке кресла, другой он держал книгу. Его ногти были чистыми. Только один грязный, а ведь у папы ногти длинней моих. На костяшках пальцев – морщины, рисунок их напоминал цемент, которым скрепляют кирпичи. Поры похожи на ямки, из каждой волосинка. Особенно густые темные волосы высовывались из-под манжет рубашки.

«Нагие и мертвые»[16] – так называлась книга. Но солдат на обложке был вполне живой и одетый в форму. Лицо его было грязным. Американский солдат.

– Про что книга?

Па посмотрел на обложку:

– Про войну.

– Хорошая?

– Хорошая. Очень хорошая.

Я кивнул на картинку с солдатом:

– Про него?

– Ага.

– И какой он?

– Пока не дочитал. Потом расскажу.

«Третья мировая война у ворот».

Я покупал газету каждый будний день, чтобы папка, придя с работы, мог почитать. И в субботу тоже покупал. Деньги мне давала мама.

«Третья мировая война у ворот».

– У ворот – это значит вот-вот придет? – спросил я у мамы.

– Наверное, так. К чему ты спрашиваешь?

– Третья мировая война вот-вот придет, – объявил я. – Вот посмотри.

Ма прочла заголовок и отмахнулась:

– Ой, ну это ж газета. Журналисты вечно преувеличивают.

– А мы участвовать будем?

– Нет.

– А почему нет?

– Потому что войны не будет.

– А ты жила во Вторую мировую войну? – полюбопытствовал я.

– Жила, конечно.

Ма варила обед и напускала на себя вид «уйди-я-занята».

– И как оно?

– Не так уж и плохо, – пожала плечами ма. – Разочарую тебя, Патрик, но Ирландия вообще в войну не вступала[17].

– А почему?