Падающий минарет

Город давно бодрствовал. Проносились по влажному асфальту автомашины, пестрая толпа осаждала трамвайные и автобусные остановки. Откуда-то потянуло вкусным запахом шашлыка, у открытых павильонов в высоких черных котлах томился золотистый плов...

А вот и рынок под легким стеклянным перекрытием. На прилавках — ароматные яблоки, груши, виноград. В плетеных корзинах громоздились слоеные молочные лепешки, их аппетитные корочки были посыпаны тмином, кунжутом и маком. Рядом янтарными грудами высилась курага, сахарный сушеный урюк, кишмиш. В пузатых мешках рябили жирные зерна пшеницы, риса, кукурузы.

Русый парень — видно, приезжий — разломал сочный гранат, блестящими глазами разглядывал ярко-красные ягоды. Они, словно рубины, рассыпались по прилавку.

Здесь же, невдалеке, всеми цветами радуги отливали на солнце изготовленные в Самарканде шелковые покрывала, сюзане, стекал с полки цветастым ручейком веселый маргиланский шелк.

Миновав шумную базарную толпу, Гриша вышел к площади. Там, за высокими карагачами, спорили с синевой безоблачного неба покрытые глазурью купола старинных медресе. Коричневые каменные плиты уходили к подножию главной мечети. В огромном хаузе[1] отражался легкий портал, богато украшенный майоликовыми плитками и рельефными письменами. Широкие ступени из мраморных плит вели вовнутрь мечети. Здесь было прохладно и тихо.

Теплов остановился, услышав сзади осторожные шаги. Обернулся. Высокий узбек рассматривал темно-зеленую узорчатую облицовку стен. Где он видел его?.. Темное лицо, пересеченное глубокими продольными морщинами, напоминающими сабельные шрамы, редкая черная бородка... Где?

Он вспомнил, как сидел сегодня утром в отделе кадров и, слушая пожилую женщину, изучавшую его документы, смотрел за окно. Он, этот человек, стоял на противоположной стороне улицы, у витрины цветочного магазина.

«Проверяют!..»

Резко повернувшись, Теплов вышел из мечети. За стеной налево виднелись еще какие-то низкие купола. Из ворот выехала машина.

«Наверное, склад», — подумал Гриша, скосив глаза в сторону. Узбек, следивший за ним, стоял около хауза. Теперь все было ясно, и лейтенант даже повеселел, представив себе постное лицо Иванова, когда он потребует его объяснить, что значит эта слежка. Ему, «Семушкину», не доверяют?

...Вечером на площади Ленина он взял такси. Машина повиляла по узким улочкам; около музыкальной школы ее остановил коренастый мужчина в темных очках. Переговорив с шофером, он тоже сел в машину. Это был подполковник Норматов. А такси вел тоже свой человек.

— Ну как, Гриша, входим в роль? — спросил Норматов, пожимая старшему лейтенанту руку.

— Понемногу, — сказал Теплов.

— Докладывайте.

Теплов коротко ввел его в курс дела. Поведал и о своих мытарствах в поисках гостиницы.

Норматов улыбнулся:

— Привыкайте, привыкайте — еще и не то будет.

Когда же разговор зашел о слежке, подполковник помрачнел. Возможно, это и не так серьезно, но не следует недооценивать противника. Очевидно, Иванов — крупная птица. Во всяком случае, опыт работы у него есть.

— Мы интересовались его личным делом...

— Что-нибудь новое?

— Ничего. Сейчас наводим справки... Да, кстати, — встрепенулся Норматов, — с жильем вы так и не устроились?

— Подыскивал, ничего не нашел...

— А Иванов не предлагал?

— Как же, вечером направил к технику-реставратору Кариму Хамидову.

— К Кариму, говорите? Знаю, знаю Карима, — задумчиво произнес подполковник. — Что ж, устраивайтесь, приглядывайтесь... Желаю удачи!

Высадив Теплова около вокзала, подполковник приказал водителю ехать на службу и, откинувшись на спинку, задумался.

Вспомнилось былое — как боль, как старая незажившая рана. В девять лет в районе, захваченном басмачами, закончилось детство. Худеньким, бледным ребенком отвел его отец в незнакомый кишлак. Они шли по кривым улочкам, заходили в захламленные дворы. Потом попали в дом толстого Хурамбека, басмаческого прихвостня, владельца единственной на всю округу бани. Хурамбек сидел на ковре и потягивал дым из черного чилима. Долго упрашивал его отец взять маленького Наби в услужение. А Хурамбек упрямился:

— Что я буду делать с твоим щенком?! Мал еще, калош подать не сумеет. Уходи, уходи, старик.

Хозяин продолжал мусолить мундштук. Вода в сосуде булькала надрывно и слабо пропускала дым.

— Что стоишь? Сказал — не возьму. Иди прочь! — заревел разъяренный Хурамбек.

Отец, переминаясь с ноги на ногу, робко смотрел на хозяина, а мальчик, запрокинув голову, вдруг вспомнил, как плакала мать, провожая его из дому. Высвободив рукав своего рваного халата из дрожащей отцовской руки, он неожиданно попросил у хозяина разрешения заправить ему чилим. Смекнул мальчишка, что засорился. Толстяк подобрел, бросил ему кисет. Наби схватил кисет и чилим и побежал к арыку. Почистил там мундштук, заменил воду и бегом — назад. Низко поклонившись, поставил чилим у ног хозяина, а тот подал ему спички — дескать, сам раскури. От первой затяжки захлебнулся от дыма. Слезы потекли по щекам, а хозяину весело:

— Кури, кури, малец!

Мальчик тянул, пока терраса не заходила перед глазами кругом.