P.S. Я тебя ненавижу!

У карусели была ярко-зеленая крыша. Облезлый волнистый зонтик. Еще она скрипела. Пластиковые лошадки шли вверх-вниз. Глаза у них блестели, словно им закапали капли. Белая лошадка, коричневая, черная. И снова белая, коричневая, черная. В разноцветных попонках, с черными седлами, без уздечек. Вместо луки седла ручка. Лошадки чуть покачивались вперед-назад. Будто скакали.

— У меня в детстве была такая карусель! — прошептала Эля, машинально выбирая себе белую лошадку. Красная попонка. Жаль, уздечка не зеленая, тоже красная.

— О! Твой отец был владелец карусели?

— Дурак! Игрушечная. Там еще музыка играла. — Эля попыталась напеть. — «Три слепые мышки». Была такая детская песенка. На английском!

— Ну, тогда пойдем, я тебя научу на лошади сидеть.

Он вскочил на платформу, неприятно скрипнувшую старым железом, и сразу направился к белой лошадке — красная попонка, зеленая уздечка.

— Ты ее сломаешь! — зашипела Эля, сгоняя его с коня. — Садись на черного, он толще. Как раз для твоей задницы.

Овсянкину пришлось пересесть вперед. Свисток. Заработал мотор. Черная лошадка поскакала прочь от погони, белая начала догонять, но что-то мешало ей сделать последний рывок, соскочить со своего штыря и встать рядом с черной. А может, и обогнать ее. Эля смотрела на кружащиеся деревья. Перед глазами все плыло, неприятный спазм собрался в горле. Но она упрямо попросила:

— Давай еще! — Карусель еще не успела остановиться.

— Они бы хоть направление движения сменили, — икнул Алька, отправляясь за билетами.

Зеленоватый цвет лица ему весьма шел. Под курточку. Зеленый — цвет надежды.

Эля погладили пластиковую гриву. Станет самостоятельной, купит себе коня. Белого. Красная попонка, зеленая уздечка. Денег надо не так уж и много. Всего двадцать — двадцать пять тысяч, еще сколько-то придется платить за конюшню и корм. А следить за ним Эля сможет сама. Каждый день будет приезжать.

Она представила, как входит в знакомую конюшню, где у нее стоит свой конь. Темный красавец с лоснящейся шкурой. Он будет узнавать ее по шагам, по голосу, звать, как только она откроет дверь. Это будут только их мгновения. И так продлится вечно.

Царапнуло заднее копыто по бетону пола. Конь обернулся, глянул на нее бельмом, фыркнул и вышел на улицу. В душе шевельнулась тревога. Словно она что-то такое сделала неправильное, но при этом вспомнить не может. И вдруг как-то слишком отчетливо стало ясно — не будет у нее своего коня.

— Поехали! — задорно, по-гагарински, воскликнул Алька.

Карусель заскрипела. Эля равнодушным взглядом провожала убегающие назад лавочки, деревья, улыбающихся родителей, машущих руками своим детям. Привязанности это глупо. Воспоминания — тем более. Зачем вспоминать что-то, если оно было перед этим хорошо забыто?

Ей не терпелось поскорее сойти. Какая неприятная карусель, как противно трется своими бесчисленными деталями, стонет. Эля спрыгнула, не дожидаясь полной остановки, и решительно зашагала прочь.

— Погоди! — бежал за ней Алька. — Ну, чего ты?

— Сам говорил — им надо было направление сменить.

— Укачало, что ли?

— Что ли.

Они стояли посреди парка, мимо шли красиво одетые люди, они улыбались и даже смеялись, и это Элю почему-то особенно раздражало.

— Пойдем, мороженое поедим.

— Сегодня какое число?

— Десятое.

— Десятое… суббота…

Никаких ассоциаций. Что должно произойти десятого сентября?

— Хочешь, мы в конюшню ночью проберемся и выследим твой призрак? — с отчаянием предложил Алька.

— Как это мы туда проберемся?

Раздражение уходило. Спичка, шипя, прогорала, подбираясь к кончику. Сейчас погаснет.

— Лестница на чердак всегда стоит. Если пролезть через сеновал, там люк вниз, можно спуститься к тренерским комнатам.

— А Миша где-то ключ берет, — напомнила словно сама себе. — Я его видела однажды ночью…

— Ты была ночью на конюшне?

— Кажется, была. Я не помню.

— Так была или нет?

— Была…

Эля уходила. Ей хотелось выбраться из парка. Но вокруг люди, они словно специально кружили ее, как карусель с пластиковыми лошадками. Этот круговорот все время возвращал ее обратно. И снова были лица, но теперь вместо улыбок на них появлялись гримасы.

— Что ты там делала?

— Мне было грустно!

— Просто грустно?

Вспомнилась темнота и духота заполненного вещами пространства. Она почему-то потом оказалась на конюшне. Шла туда зачем-то.

— Как ты попала на конюшню?

— Было открыто.

— Конюшня не может быть ночью открыта! Сам видел, как Петрович ее запирает перед тем, как уйти.

— А она была! Открыта! Я шла просто, чтобы попасть внутрь и постоять рядом с лошадьми.

— Ты что, больная? Позвонила бы мне.

— Мне не нужны были спутники!

— Почему?

Почему? Она помнила день рождения, шумный праздник с играми, как она почему-то сидела в шкафу. Что-то ведь произошло там, на этом празднике. Больше того — что-то произошло после. Но она не помнила что.

— На конюшне был Миша, он пришел с девушкой. Они ездили на Лёнике. А я… я взяла другую лошадь. Мы были в парке. Мы скакали по темным дорожкам. И это было здорово!

— Кого это он катал? — с непонятной ревностью спросил Алька.

— Девушку. Я не помню.

— Сколько времени прошло?

— Не помню.