П.Филатов.Рассказы

— Прекрати! — Эльза стояла спиной к мужу, но Карл видел, как напряглись ее плечи.

— Да почему? Это нормальное желание!

— Дети в Африке и Индии страдают и умирают от голода. Мы можем спасти одного из них.

— Я не хочу никого спасать! Я хочу зачать новую жизнь с тобой, с женщиной которую я люблю и с которой готов провести остаток дней отмеренных мне Богом.

— Судьбой, — машинально поправила Эльза. — Конфессий много, и концепции единого бога есть далеко не у всех. Поэтому правильнее говорить «судьбой», или подобрать любое другое слово.

— Да какая разница? Ты можешь хотя бы на минуточку забыть о политкорректности?

— Нет, не могу. Человек лишь тогда может называться человеком, когда любит и уважает всех остальных людей, как самого себя. Воспринимает их, как равных, несмотря на все их отличия.

— Пусть так, — тяжело вздохнул Карл. Все это он слышал уже не один раз и знал, что жену не переспоришь. — Так что на счет ребенка?

— Не знаю. Я располнею после родов.

— Пускай. Для меня ты все равно останешься самой лучшей.

— Ты застал меня врасплох. Я никогда не думала об этом с такой точки зрения. Всегда планировала усыновить ребенка, как делают все остальные.

— Не все.

— «Не все» — ретрограды.

— Семья, в классическом ее понимании умирает. — Произнес Карл, в общем-то ни к кому конкретно не обращаясь. — Все обесценилось или наоборот обрело цену. Даже то, что по определению бесценно.

— Карл, тебе не нравится наша семья? — подозрительно уточнила Эльза и присела на краешек кровати. — Не нравится, как мы живем?

— Нравится. Просто я не вижу ничего плохого в стандартной, классической семье, которая существовала на протяжении поколений. Где есть мама, папа их дети. Где нет многочисленных любовников и любовниц, экспериментов разного толка.

— Это скучно. И не политкорректно. Особенно по отношению к однополым семьям, где партнеры биологически не способны зачать ребенка. К шведским семьям, к свингерам.

— Неужели политкорректно так нелестно отзываться о традиционной семье?

— Вполне. Она уже отжила свое за века безраздельного существования и притеснения всех прочих форм семьи. Поэтому говорить о ней можно как угодно, а недалекие люди ее поддерживающие, не достойны уважения.

— Значит и я не достоин уважения.

— Карл, не смеши меня! Ты ведь не такой, не притворяйся. Что на тебя нашло сегодня?

— А какой я?

— Ты взрослый, умный, современный мужчина, без комплексов и предрассудков. Ты всегда таким был, с того самого момента, что мы с тобой познакомились. В последнее время с тобой начали происходить срывы, но это исключительно от твоей эксцентричности, а не потому что ты гомофоб или не достаточно толерантен.

— Ну-ну.

— Что?

— Нет, ничего. Ты абсолютно права.

Все это действительно было, но было так давно, что вот так сразу и не вспомнишь. Времена разгульной юности в студенческом кампусе. Именно там он, студент четвертого курса юрфака и познакомился со своей будущей женой, тогда еще первокурсницей. Влюбился в нее с первого взгляда, как это бывает только в сентиментальных романах. Думал, что это обыкновенная страсть и влечение, которые в ту пору у него вспыхивали частенько. Но время шло, страсть не уходила и оказалось, что это вовсе и не влечение, а серьезное, взрослое чувство.

Тогда, двенадцать лет назад, хотелось свободы, все больше и дальше раздвигать рамки. Развлечения, эксперименты, гулянки, наркотики, сексуальные партнеры новые на каждую ночь. Тогда желание отринуть всевозможные правила, устои, раздвинуть границы сознания буйствовало в каждой клеточке организма. И естественно, естественно никаких предрассудков в постели или около нее — тотальная свобода. Тогда это был вызов устоям общества и государства, вполне естественный в таком возрасте.

Время прошло. Многое изменилось. Теперь об этом кричали не только безмозглые, обдолбанные студенты, но и видные общественные деятели. Любое отклонение от того, что раньше считалось нормой, приветствовалось. Это было одно из тех новшеств, которое приняло с радостью абсолютное большинство. Свобода самовыражения в любой доступной форме, прочь пуританские устои. Жить нужно в собственное удовольствие и только для удовольствия — все остальное изменчиво.

Сначала любые отклонения от нормы считались извращением. Потом стали модными, затем приемлемыми, в конце концов, окончательно превратившись в норму.

Только вот Карла в последнее время эти изменения не радовали. Что-то в нем самом изменилось. Те вещи, которые раньше находили его поддержку и одобрение, теперь казались просто омерзительными. Ему стали нравиться рамки и ограничения. Он даже в тайне мечтал, чтобы их стало как можно больше. Чтобы жизнь упорядочили, чтобы запретили продавать наркотики в аптеках, трахаться в скверах и парках, подглядывать в чужие окна. Чтобы черное можно было назвать черным, желтое желтым, а белое белым.