Озорные рассказы. Все три десятка

Тристану было всё едино – что монах, что не монах, он подошёл к дворянину, которого весь двор называл господином де Тюрпенеем, увлёк его в сторонку и дал понять, что король желает его смерти. Несчастный начал было умолять и рогатиться, рогатиться и умолять, но всё напрасно, слушать его никто не слушал, а вместо того его столь бережно стиснули между головой и плечами, что он задохнулся. Часа через три кум доложил королю, что с тюрпенейцем покончено. Ровно через пять дней, то бишь в положенный душам срок для возвращения, монах опять явился во дворец, и король, завидев его, пришёл в крайнее изумление, подозвал Тристана, который крутился, как обычно, поблизости, и шепнул ему на ухо:

– Ты не сделал того, что я приказывал.

– Простите, сир, но я всё исполнил. Тюрпенеец мёртв.

– Так я имел в виду этого монаха.

– А я думал, того дворянина!

– Как? И он мёртв?

– Да, сир.

– Ну и ладно.

Тут король обернулся к монаху и велел ему подойти. Монах приблизился.

– Становись на колени, – велел ему король.

Монах перепугался, но король сказал ему:

– Благодари Бога, Он не пожелал, чтобы тебя убили по моему приказанию. Зато убили того, кто занял твоё место. Господь в справедливости своей рассудил в твою пользу! Ступай прочь и молись за меня. И чтоб из монастыря ни шагу!»

Что доказывает доброту Людовика нашего Одиннадцатого. Он вполне мог повесить монаха, дабы исправить допущенную ошибку. Касаемо задавленного дворянина, всё яснее ясного: он принял смерть по долгу службы. Людовик весьма любил свой Плесси-ле-Тур, но поначалу, дабы не уронить своего королевского величия (подобной тонкости его преемники уже не ведали), не желал бражничать и шуметь прямо в замке. И он влюбился в женщину по имени Николь Бопертюи, которая, к чему теперь скрывать, была простой горожанкой. Мужа оной дамы король спровадил в далёкую каталонскую глубинку, а её саму поселил в доме на берегу Шера, близ улицы Кинкангронь, потому что место там было безлюдное и от прочих домов в отдалении. И муж, и жена такою благодарностью к королю прониклись, что Бопертюи родила ему дочь, которая закончила свои дни в монастыре. У этой Николь носик был востренький, словно клюв у щегла, а позади тела своего дородного носила она две данные природой большие и восхитительные подушки, которые на ощупь были плотными, а на вид белоснежными, точно крылья ангела. Сия Николь прославилась также своей необыкновенной учёностью, коей благодаря в любовных экзерсисах никогда не повторялась, ибо глубоко овладела сей прекрасной наукой, умела и разнообразно готовить оливки из Пуасси{45} и разогреть их как надо, а также владела такими секретами, которые королю доставляли особенное удовольствие. Она была весела точно зяблик, всё время напевала и смеялась и никогда никого не огорчала, что свойственно женщинам открытым и честным, женщинам, которые всегда заняты… догадайте сами, чем или кем!..