Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

Вдыхаю строгий растворенный запах и тут же начинаю судорожно чихать. Аллергии, говорят, перетекают одна в другую. Та, которая на домашнюю (где мой дом?) пыль, вызывает ранее неизвестную, на допотопные приправы. А, может быть, триггер психологического характера. Осознание того, что моряк, которому предназначалась эта пища, исчез в общей голубой могиле, в утробе мертвых рыб или с рукой в клюве ворона, заставляет желудок сжиматься, капризничать, как избалованный ребенок.

Говоришь, аллергия на пыль, — сомневается господин начальник, а над нашими головами опасно парит его лысый попугай, готовый обрушиться на каменное темя Эсхила. А он-то из какой эпохи? Чего только ни насмотрелся, прежде чем его заманили в прочнейшую сеть. Известно, что они живут вечно. Душа у них малюсенькая, болтают, когда захотят. И это им даровано, поскольку они — составная часть распавшегося, растоптанного бога. Вот что я знаю о попугаях, хотя никто мне об этом не говорил.

Попугай слетает на приподнятое плечо Бухи. Приближает головенку к его уху, как бессовестный шпик.

А я думал, что ты душу готов продать за то, чтобы привести в порядок нашу библиотеку. Книг поднакопилось. Может, что-то можно продать, полно старых, длинношеих книг, как ты думаешь, братец? Надо работать по законам рынка, пора стать практичной семьей, помочь себе. Видишь, какая наша держава ранимая, нежная. Да и что здесь толку от книг? Мертвый интеллектуальный капитал. Все это розовая шваль, мой Андреутин. Карманники и уличные девки. Пидоры и мальчики по вызову. Люди испортились, одурели, сверху нас всех поубивает. И мы прогнили, согласись. Мертвые, надломленные. Рассортируй их немного, отдели шкварки от козьего дерьма. Зажми нос прищепкой, дыши реже. Слушай, найдется и для тебя кое-что, не бери в голову.

Так точно, господин директор, — пропищал я и скрестил ноги, чтобы не описаться.

И присматривай за этими, твоими, если стыд не потерял. Сволочи они, вот увидишь. Ты человек утонченный, впечатлительный, слабый, почти неиспорченный. Ты еще в состоянии исправиться. Ты работал в том словаре, горбатился над книгами… Я тоже таким был. Эх, чего я только ни начитался! Если найдешь Манна, все равно какого, я не капризный, принеси мне, я, ей-богу, опять бы его, понимаешь…

Ага, знаем мы эту сказку про перечитывание, не так ли, дети мои? Она просто-таки создана для тех, кто в юности перескакивал через страницы и прогуливал уроки. «Вновь с Манном» — прекрасная маска для тех, кому «Волшебная гора» показалась высоковатой.

Действительно, потом мне попался один экземпляр, моя собственная бритва затупилась, пока я разрезал склеенные неразрезанные страницы, так-то, двуличный мой родственничек, мой ближний, подумал я, посуровев, и чихнул со всей силы сквозь повисшие усы, которые я отращивал в забвении, от скуки.

У меня было множество профессий, совсем как у легендарных американских писателей, Сэмюэля Клеменса, Джона Гриффита или у Нормана Мейлера с его «Нагими и мертвыми». Жизнь — это способ отрепетировать сюжет.

Помнит ли кто-нибудь гадость, которую сказал Валерий о книге, составленной из начальных фраз разных романов? Так ли уж случайно, что спустя несчастный человеческий век другой сдвинутый латинянин с иронически-бунтарской фамилией Кальвино исполнил этот причудливый завет, сочиняя бесконечный роман, в котором фрустрация из-за непрерывной отсрочки финала, из-за уклонения от нарративной эвтаназии — нас немного угнетает? Не могу сформулировать.

Но тот фразовый инициал книги Ладислава про облака — или был ли он специально придуман по этому формальному поводу и тут же забыт автором, или же растаял в утренней дымке, промокший, потому что почти десятилетие спустя прорвался в наступающее языковое пространство: Запустил я одно тихое дерьмо, со скользкого горизонта которого сорвалась такая же история.