Ожерелье из разбитых сердец

На мысли «мало ли что» я осторожно протиснулась в приоткрытую дверь, потому что уже понимала: там нет ни Феликса, ни Кирилла, разве что они успели поубивать друг друга. В квартире было слишком тихо... Слишком... Но это была моя квартира, и я не могла не посмотреть, что внутри ее делается... тем более что замок был... явно... сломан...

В квартире ничего не делалось. Там уже давно все было сделано, то есть перевернуто кверху дном. Все полки были раскрыты, все ящики выдвинуты. Их содержимое в беспорядке валялось на полу. Вместо страха я испытала чувство гадливости. Все мои вещи были осквернены, их касались грязные руки мерзких людей, возможно, больных нехорошей и абсолютно неизлечимой болезнью. Я перешагивала через свои книги, компьютерные диски, белье, обувь, внимательно оглядывая комнату. Не просто так у меня рылись. Хотели найти что-нибудь ценное. А что у меня ценного? Ничего...

Крышка зеркального бара была откинута. У меня никогда не хранилось в баре вино. Там стояла косметика, шкатулки с моими любимыми камнями и хранилось портмоне с небольшой суммой денег. Ну конечно... вон оно, раззявленное портмоне... Представляю, как разозлились эти ублюдки, когда вытащили из него три жалкие тысячи. Ха! Больше у меня не было! Зря они рылись в белье и книгах! Вот чего мне действительно жалко, так это моих украшений. Шкатулки, похоже, пусты... Немного же эти кретины выручат за кораллы, змеевик, бирюзу, халцедон, янтарь и прочие самоцветы.

Осторожно переступая ногами, чтобы не споткнуться и не рухнуть на какой-нибудь пустой остроугольный ящик, я подобралась к бару, вплотную к которому придвинули кресло. Я слегка откатила его в сторону и... расплакалась. Мои любимые камни лежали на полу в самом жалком состоянии. Было такое впечатление, будто их специально дробили каблуками от злости, что в шкатулках не оказалось золота и бриллиантов. Всхлипывая и кусая губы, я опустилась на пол и принялась перебирать руками осколки своих украшений. Вот это колье я купила себе на прошлый день рождения, а эти серьги – без всякого повода... просто так... за красоту...

Я глотала слезы и выла, будто эти раздавленные камни были для меня дороже всего в жизни. Мне казалось, я чувствовала их боль, будто это мои кости только что безжалостно переламывали с хрустом. Да что там: я готова была действительно подставить под тяжелые сапоги свои руки и ноги, только бы в живых остались мои украшения... моя радость... мои друзья...

– Тоня! Что случилось?! Ты где?! – услышала я знакомый голос Мастоцкого. Он не мог видеть меня, сидящую на полу за креслом, но вой он, безусловно, слышал. У меня не было никакого желания отзываться, но и прекращать стенать я не хотела. Я собиралась это делать вечно. Выть и ласкать руками осколки самоцветов. О! Как же сладка была моя боль! Все, что должно наступить после того, как я встану с пола, отвратительно и безотрадно, а потому я не хотела вставать. Это он – тот особенный день: число 349, месяц Мц гдао! Привет тебе, гоголевский сумасшедший!

Я не хотела видеть Кирку, который все-таки явился не запылился раньше времени. Я не хотела ничего объяснять ему. Мне не нужно было его участие. Мне нужно было, чтобы время остановилось за минуту до прихода Мастоцкого. Но... кому интересно то, чего мне хотелось, чего не хотелось! В конце концов Кирилл обнаружил меня за креслом.

– Ну-ка поднимайся немедленно! – заявил он, потому что не знал, что я намеревалась остаться в этом месте навсегда.

Разумеется, я не повела даже ухом.

– Антонина! Вставай! – потребовал Мастоцкий с интонациями начальника отдела, но и это ему не помогло. Я все так же ныла, раскачиваясь над поруганными украшениями, как над обесчещенными знаменами.

– Да что же это такое... – в ужасе вскричал Кирка, всунул свои руки мне под мышки и попытался поднять с пола.

Ужас! Мои ноги не разгибались... Я болталась в пространстве в позе «алмаза», будто костяная статуэтка Будды... Мастоцкий перетащил мое бренное тело на диван, кое-как разогнул мне ноги, уложив их прямо на яркие шарфы и платки, в беспорядке сваленные на нем. Потом он обнял меня как-то всю сразу, прижал к себе и горячо зашептал в ухо:

– Тонечка... Тонечка... все же хорошо... ты жива и здорова... и это главное... А этих... твоих камней... я куплю... мы вместе купим... столько, что их некуда будет складывать... Придется покупать специальный шкаф... и мы купим...

Кирка непостижимым образом угадал единственное, что мне надо было говорить в тот момент. Он не спрашивал о том, что произошло, он не призывал меня звонить в милицию или повнимательней оглядеться вокруг, чтобы оценить истинные масштабы происшествия. Он говорил именно о том, о чем я в данный момент хотела скорбеть больше всего. И я оттаяла, мои члены отпустило это кошмарное окостенение. Я обняла Мастоцкого за шею и заплакала уже совсем по-другому: тихими, светлыми слезами.