Ожерелье из разбитых сердец

По приезде домой первым делом я, естественно, направилась к Надежде Валентиновне в надежде получить от нее какие-нибудь разъяснения. Да, вот так: к Надежде в надежде. Сразу скажу: надежды не оправдались. Надежда так и не открыла мне дверь, несмотря на то, что я без устали давила на кнопку звонка минут пятнадцать. Может быть, она опять попала в больницу с гипертоническим кризом? Я готова была ухаживать за ней, как за родной матерью, если бы она объяснила происходящее. Очень не хотелось думать, что она больше не живет в нашем доме, как ее сыночек на улице Полярников.

Отлепив занемевший палец от кнопки звонка, я несколько раз согнула его и разогнула. Во-первых, это было на пользу пальцу, а во-вторых, мне хотелось хоть на миг оттянуть время, когда опять придется действовать. После четвертого сгибания палец больше не нуждался в дальнейшей гимнастике. Тяжело вздохнув, я вытащила из сумки мобильник и набрала номер сначала стационарного телефона матери Феликса, потом мобильного. Ни тот, ни другой так и не отозвались: ни голосом одинокой пенсионерки, ни щебетом юной пташки. Молчок.

В большой задумчивости я начала спускаться по лестнице вниз. Можно, конечно, съездить в ту больницу, где не так уж и давно отлеживалась Надежда Валентиновна. Но где гарантия, что ее отвезли в ту же самую больницу? И вообще: кто сказал, что ее вообще куда-то отвезли? Может быть, она просто больше не живет здесь. Может быть, через полчаса ее дверь все-таки откроет какая-нибудь старушка, которая будет утверждать, что живет здесь уже все двадцать лет, а на звонки не отзывалась, потому что именно в тот самый момент ходила в соседний «О’кей» за хлебом и плавлеными сырками.

Нет! Шалишь, старушка с плавлеными сырками! Уж я-то точно знаю, кто в нашем доме в какой квартире живет! Я сама здесь прописана уже лет пятнадцать! И потом, мимо нашего «золотого» крыльца не прошмыгнешь! Точно! Вот уж где все знают, так это на «золотом» крыльце!

Последние три лестничных пролета я проскакала вприпрыжку и так сильно стукнула дверью подъезда о стену, что все, сидящие на крыльце, вздрогнули и разом повернули ко мне свои головы.

– Тонечка, ты с ума сошла! – вскричала самая боевая из наших пенсионерок – Ольга Семеновна с четвертого этажа, та самая, что за глаза называет меня Тонькой-шлюхой. – Мы же совсем недавно новую дверь поставили! Если каждый будет так шандарахать...

– Ольга Семеновна, – перебила ее я. – Вы не знаете, не приезжала ли сегодня «Скорая» за Надеждой Валентиновной?

Боевая пенсионерка посмотрела на меня с недоуменным прищуром и спросила:

– Это какая ж такая Надежда Валентиновна?

– Ну... из 129-й квартиры!

– Которая над тобой, что ли?

– Ну да...

– Чёй-то я не знаю никакой Надежды Валентиновны... – сказала Ольга Семеновна и пожала плечами, обтянутыми молодежной сиреневой курточкой.

– Не знаете, значит? – Я саркастически улыбнулась. – Вы – и не знаете?! А кто ж тогда знает?!

Разумеется, Ольга Семеновна не могла вытерпеть такой постановки вопроса, а потому, поджав бледные губки, с достоинством ответила:

– А никто не знает, потому что там почитай уже года два никто не живет.

– Ага! Не живет! – встряла Наталья Александровна с девятого этажа, которая относилась ко мне все-таки получше.

– Да ладно... – Я легонько отмахнулась от них рукой, на которой и в этот день не было надето ни браслета, ни кольца: мол, хорош шутить.

– Да ты чё, забыла, Тонечка, – опять перехватила инициативу Ольга Семеновна, – там же жил этот ханурик... как его...

– Шурка! – подсказала ей Наталья Александровна.

– Ага! Шурка! А как, значит, он помер, квартира так и стоит, значит, пустая, ждет его племянника. Он как школу закончит, так в Питер и нагрянет! Поступать, значит, будет в институт или там... колледж какой... шут его знает...

– Шурка? – переспросила я.

– Ага! Шурка!

– Какой еще Шурка, если в этой квартире жила тетя Таня Щукина, которая как раз и обменялась с Надеждой Валентиновной! – не могла не удивиться я.

На крыльце все притихли, поглядывая на своих лидеров Ольгу Семеновну с Натальей Александровной и не смея выступить со своими соображениями вперед них.

Ольга Семеновна подняла воротник яркой молодежной курточки, будто бы продрогла, и заявила, глядя куда-то вбок:

– Вот я всегда говорила, что женщинам нельзя так долго не выходить замуж, потому что в их организмах начинаются необратимые изменения!

– Это вы обо мне? – еще больше удивилась я.

– Нет... это я так... вообще... Ты, Тонечка, слишком много работаешь и совсем себя не бережешь!

– То есть вы намекаете на то, что я несколько повредилась в уме?!

– Я этого не говорила, а только... никакой Надежды Валентиновны в 129-й квартире отродясь не проживало!

– Не проживало? – обратилась я к самой невинной старушке Нениле Федоровне, которая никогда не зарилась на молодежные курточки, а всегда ходила в одной и той же серой вязаной кофте с большими карманами.

– Не проживало... – попугаем повторила она и тут же засунула тощенькие кулачки в необъятные карманы своей кофты.

– Ага, – кивнула я. – И вы никогда не видели, как в наш подъезд входил огромный черноволосый мужчина?