Ovum

Всё пошло не так, когда начали снимать. Он тупил во время дублей. Каждую реплику с двадцатого раза, и ладно бы что-то сложное, нет, обычное, что и всегда, повернись задом, да, господи, да, я сейчас кончу. В таком духе. Улыбаться не умел. Гены это хорошо, но у нас же нейро, если написано улыбка, значит, должна быть улыбка, а не ухмылка, это разные движения, разные мышцы включаются, моторный ответ в маске будет другой. Я уже думала, всё бесполезно, ничего не получится, не сработает, тупое мясо, он не сможет, он просто не знает как, у него нет опыта таких эмоций, он никогда никого не обнимал, он не знает, что такое нежность, это базовый с Тёмных, военный преступник, убийца. Какое дыхание на шее, о чём мы вообще? Но бывали моменты, то ли свет так падал, то ли случайно получалось, и всё собиралось, сходилось в фокус, взгляд, улыбка, движение, я смотрела черновой монтаж в маске, и у меня соски твердели и тёрлись о свитер.

Я уговаривала себя, не сейчас, потом. Надеялась проскочить, а там съёмки закончатся, его спишут, я его больше не увижу, всё пройдёт, я забуду.

Начала приходить на площадку пораньше. До того, как выставят кадр, а ему дадут амфетамин и подключат балаклаву с клеммами. Он спал в соседнем цеху, рядом с рабочим павильоном, а я ехала с другого конца города, из такого же пенала, как сейчас, только люстры тогда не было. Даже вставала на полтора часа раньше, в темноте. Ненавижу вставать в темноте. Порция пластиковой овсянки, немного кофе, одна сигарета. Метро, ледяная улица Правды, проходная, стеклянная будка охранника, павильон. Я ждала, и он приходил.

У него по сюжету было много актов, оргазм каждые десять минут. С подменными телами. Сейчас это просто серые манекены с датчиками в контактных отверстиях, а тогда их ещё делали похожими на живых людей, телесного цвета, даже лица какие-то рисовали. И повсюду в павильоне лежали эти голые силиконовые люди, потому что техники не успевали их мыть после сцены, проще было сразу несколько закупить. В перерывах он сидел рядом с ними, в зелёном трико, с бородой в половину груди, с амфетаминовым стояком.

Я осталась в павильоне после смены, спряталась в разобранных декорациях, погасили свет, рабочие разошлись по домам, я пробралась между корпусами яхт, джакузи, барными стойками, вышла в коридор, чёрные стены, чугунный пол. На мне была синяя роба, как у техников, прямо на бельё. В окнах торчали старые заводские стены, полуразобранные, похожие на гигантские гнилые зубы. Он спал в соседнем цеху, на king-size кровати, взяли из реквизита прошлого сезона. Я сняла робу, залезла к нему, легла перед ним, прижалась к нему спиной, чтобы его лицо было рядом с моей шеей, гладила его бедро рукой, гладила его ноги своими ногами, тёрлась об него затылком, я вся мокрая была.

А он заплакал.

Порнстар с бородой в половину груди, патриарх, секс-машина, сердечник для Morgenshtern’а, персонаж из моего скрипта, идеальное создание молча плакал, только щёки в слезах и борода. Я тоже молча лежала рядом с ним и думала, хоть бы никто не услышал, потому что тогда всё, мне хана.

Потом он обнял меня одной рукой и задышал мне в шею. Как у меня в скрипте. Только по-настоящему.

Мы лежали так до утра, иногда я засыпала ненадолго, просыпалась, он лежал сзади, дышал мне в шею, и пахло от него грустно и тепло.

На рассвете под окном затарахтел грузовик, в коридоре на чугунный пол уронили железную гайку, она катилась и катилась и гремела, потом ткнулась в стену, остановилась. В павильон пришли, заговорили совсем близко, слов было не разобрать, просто голоса, бу-бу-бу, бу-бу-бу из-за гипсокартона. Включили освещение, бутафорские стены без потолка, плоская крыша высоко над нами, металлические балки.

Начали снимать, он снова тупил на камеру, техники приносили новые тела, пахло растворимым кофе и размороженными синнабонами.

Я вычеркнула из скрипта сцену с дыханием. Приёмка даже не заметила ничего.

Мне снилось потом, как меня хоронят, но на самом деле я жива, лежу в гробу и смотрю на людей вокруг, и от них пахнет грустно и тепло, дерьмом и разочарованием, и от меня тоже так пахнет.

От снов помогало снять мужика, первого попавшегося, в офисе, на парковке, хоть дома в лифте. Примитивно, тупо, работало всегда. Я даже подарки им дарила, дезодоранты, носки, все же дарят дезодоранты, я видела у одного на полочке в ванной десять штук дезодорантов, у двух уже вышел срок годности, они там стояли, как памятники. Согласие я не подписывала ни с кем, конечно.

Я проснулась на своей кровати, в таком же пенале, только без люстры. Во рту перегар, в глазах песок, рядом мужик спиной ко мне, а на плечах и голове у него чёрные волосы, жёсткие и густые, щетина, а не волосы, и шея широкая, как будто сразу из затылка растёт, и волосы на этой шее выбриты полосой, белая полоса поперёк шеи, там, где воротник рубашки. Он, наверное, каждое утро её выбривал, и уже снова пора была брить, потому что выросли новые, ещё даже не волосы, а такие короткие чёрные пеньки.