Отзвуки войны. Жизнь после Первой мировой

Немец – избавитель, немец – хозяин земли русской пуще всякого Учредительного собрания. Только все-таки окончательно даже и барышник в немце не тверд, – не знает и он, будет ли лучше при немце.

Мы, разные мелкие собственники, учителя, пашущие свой надел помещики, знаем, что нам будет хуже. Так, недалеко от нас немцы заняли край и, когда оставили, – всех буржуазов мужики перебили. Там, в столице, вопрос: «кто лучше?» – патриотический, у нас – шкурный. Хоть разорвись, а не убедить нашего мужика, что это немец идет, а не русский буржуаз.

Есть множество причин возникновения этой легенды, помимо общей: обращения ради к заступничеству немцев. Ведь эта легенда прежде всего родная сестра тому сказанию в начале войны о том, как Вильгельм на аэроплане облетал помещиков и отбирал у них какие-то планы. И потом множество мелочей, например, что германские офицеры почему-то по-русски говорят, что помещики почему-то сразу так легко и неизвестно куда исчезли – куда?

Без этой расположенности русского человека к догадкам никогда не понять вполне, почему это наш крестьянин, такой буржуазный в существе своем вообще, – большевик. Сию минуту был у меня один, который называет себя правым эсером. Он вполне рассудительный, трезвый человек, пока разговаривает о местных делах, но как только наша политическая беседа переходит границу Московского государства и начинается Украина, – он тоже с большевиками: идет не германец, а буржуаз. Дальше, в вопросах мировой войны у него полная путаница, и тут он вполне большевик.

Может быть, в этом случае играет роль само по себе хорошее, вкусное русскому человеку слово «большевики», но я на каждом шагу встречаю здесь веру в хорошего, идеального большевика. Это вера, по-моему, глубоко коренится, несмотря на все видимое.

Дух разрушения, как ветер над пригнутыми стеблями, мчится над головами побитых хозяев; в хозяйстве, в обществе, в государстве все исковеркано, только все еще не покидает русского человека, веками нажитая преданность далекой, исходящей не от мира сего власти, сверхвласти. И нет как-то отношения этого высокого к себе лично вот почему: вероятно, простой человек, почуяв «я – власть», становится грабителем. Так и православный человек, на самых первых порах уразумев, что Бог не вне его, а внутри, «в ребрах», начинает колоть и жечь иконы. Так и весь этот принятый на веру простым народом русским материализм, не есть ли только моменты жизни религиозной души?

«– Послушайте, Павел Иванович! – сказал Мирзоев Чичикову, – я привез вам свободу на таком условии… Ей-ей, дело не в этом имуществе, из-за которого люди спорят и режут друг друга, точно так можно завести благоустройство в здешней жизни, не помысливши о другой жизни. Поверьте-с, Павел Иванович, что покамест, брося все, из-за чего грызут и едят друг друга на земле, не подумав о благоустройстве душевного имущества, – не установится благоустройство и земного имущества. Наступят времена голода и бедности, как во всем народе, так и порознь во всяком… Это-с ясно. Что ни говорите, ведь от души зависит тело. Как же хотеть, чтобы шло, как следует? Подумайте не о мертвых душах, а о своей живой душе, да и с Богом на другую дорогу!»

Россия не погибнет

Когда я стучусь к соседу Ремизову, и прислуга через дверь спрашивает: «Кто там?» – я говорю свой пароль по-киргизски:

– Хабар бар?

Значит: есть новости?

– Бар! – отвечает Настя. – Есть.

И слышу через дверь, как она громким шепотом говорит Ремизову:

– Грач пришел!

Она так проста, что чужой язык вызывает в ее представлении образ Грача; очень белая, ходит всегда в белом платочке и родом из Белоруссии.

Раз я спросил ее о новостях, и она мне ответила:

– Есть новости, только худые: Россия погибла.

– Неправда, Настя, – сказали мы, – пока с нами Лев Толстой, Пушкин и Достоевский, Россия не погибнет!

– Как, – спрашивает, – Леу?

– Толстой.

– Леу Товстой.

С трудом заучила Пушкина, а Достоевский почему-то дался очень легко.

– Значит, они нами правят? – спросила Настя.

– Вот в том-то и беда, что не они, а самозванцы. Как-то пришел к нам в гости поэт Кузмин, читал стихи. Настя подслушивала и потом спрашивает:

– Это Леу Товстой?

Пришел поэт Сологуб, тоже читал стихи.

– Это Леу Товстой?

Очень ей нравятся стихи, так нравятся, что будь ее воля, всех бы за стихи царями поставила.

Как-то на улице против нашего дома обрезали очередь: не хватило хлеба. Очередь превратилась в митинг, один оратор говорил народу, что Россия погибла и будет Германской колонией.

– Не верьте, товарищи, – закричала Настя, – пока с нами Леу Товстой, Пушкин и Достоевский, Россия не погибнет!