Отворите мне темницу

– Ладно, Дунька, виноват… Право слово, виноват, прости великодушно. – полушутя, полусерьёзно покаялся он. – Так уж вышло.

– Дело-то сделали? – ворчливо осведомилась Дунька. – Аль попусту время стратили?

– Да, кажется, всё решилось. До чего же противный этот Казарин! Прямо как этот… из твоей сказки… Дикий Кур! Я тебе клянусь – вылитый!

Дунька тихонько рассмеялась. Подобревшим голосом сказала:

– Курник как раз нынче я делала. Будете? Аль вас у Казариных покормили?

– Голоден, как волк. – сознался Никита. – Давай свой курник. И щи, и полотки, и простоквашу, и… что там у тебя ещё?

– Сей минут, барин! – Дунька сунула ему в руки фонарь и понеслась по дороге к выступающим из тумана столбикам ворот. Закатов рассмеялся и, ускоряя шаг, зашагал следом.

* * *

– И всё же, господа, я не понимаю! – высокая худая барышня, взяв на отлёт папиросу, неодобрительно разглядывала стоящую на мольберте картину. Стриженые, вьющиеся волосы барышни воинственным нимбом топорщились вокруг головы. Чёрные глаза пренебрежительно щурились. – Я хоть в живописи мало смыслю да и, признаться, большого смысла в ней не вижу…

– Ольга Андреевна! – укоризненно перебил её Николай Тоневицкий, который стоял у окна и поглядывал вниз, на солнечную Полянку. – Вы ведь обижаете нашу хозяйку! Варвара Трофимовна…

– А что, госпожа Зосимова обижается на правду? – надменно приподняла брови Ольга Андреевна. – Вот уж глупо и пошло, надо вам сказать! Ведь любой труд, Тоневицкий, должен пользу приносить! А от пустых картинок пользы мало! Жаль только, что кое-кому…

– Оля!!! – ужаснулся Тоневицкий, невольно оглянувшись на хозяйку мастерской. Варя, стоявшая рядом, спокойно улыбнулась ему.

– Ничего страшного, Николай Станиславович. Госпожа Семчинова имеет право на собственное суждение.

– Разумеется. – сухо отозвалась та. – Я знаю, что мы вам в некотором роде обязаны… что вы свои картины для нашего аукциона предоставляете, и с вашей стороны это похвально. Но меня никакая благодарность не заставит истину скрывать, вы это понимаете?

– Прекрасно понимаю. – серьёзно сказала Варя, но в глазах её блестели искорки смеха. Николай, глядя на неё, улыбнулся краем губ. Однако Семчинова ничего не заметила.

– А коли так, то и вы, госпожа Зосимова, и вы, Тоневицкий, понимать должны, что вот этот портрет нам не годится! Аукцион – студенческий, все средства – в помощь нашим товарищам, которые сейчас… – тут Ольга Андреевна сделала многозначительную паузу и нахмурила широкие брови. – И принять к аукциону картины госпожи Зосимовой мы согласились потому, что Варвара Трофимовна – человек из народа, бывшая крепостная и…Тоневицкий, да перестаньте же меня толкать! Неужели я солгала хоть словом?!

– Можно и не лгать, а вести себя неприлично! – выпалил сердитый Николай.

– Что-о-о? – надменно выпрямилась Семчинова. – Вы хотите сказать…

– Господа, прошу вас не ссориться. – поспешно вмешалась Варя. – Николай Станиславович, позвольте госпоже Семчиновой продолжать!

– Не нуждаюсь ни в чьём позволении! – отрезала та. – Но извольте. Мне кажется, Варвара Трофимовна, что ваши картины пасторальны слишком! Вы как никто должны хорошо знать тяжесть и беспросветность нашего несчастного крестьянства! Которое, в качестве последнего издевательства, получило это, если можно так сказать, «ос-во-бож-дэ-эние»! Вы – мастер кисти, с этим грех спорить! Вы могли бы изображать такие стороны народной жизни, что у зрителей душа бы перевернулась от гнева и ненависти, а вместо этого?!. – Семчинова обличающе ткнула папиросой в три картины, стоящие на стульях у окна. – И ведь мы ещё отобрали самые лучшие!

Это были небольшие холсты, писанные маслом. На одном из них крестьянская девушка в простом коричневом сарафане, с высоко подоткнутым подолом, хмурясь от напряжения, несла на плече сноп льна, а из-под телеги за ней с улыбкой наблюдал только что проснувшийся парень. На другом – два старика в длинных чуйках важно толковали о чём-то посреди дороги. На третьем – босые мальчишки в столбах летней пыли играли в чехарду.

– Разве вы сами не видите, что эти ваши крестьяне чрезвычайно довольны своею жизнью?! Вы ведь могли бы изобразить барина-мучителя… униженных, замученных рабов! Возмущение несправедливостью, наконец, народный гнев! Вы ведь это не раз видели собственными глазами, не так ли?

Варя ответила молчаливым, грустным кивком.

– Но отчего же тогда, госпожа Зосимова?!.

– Не знаю, право, что вам и сказать. – задумаласьВаря. – Это всё очень верно, то, что вы говорите. Но мне ни разу и в голову не пришло… писать такое. Может быть, для этого не мой талант нужен. А нужный у нас в России и не рождён ещё.

Семчинова торжествующе пожала плечами.

– Что ж… Рада, что вы хотя бы сами это признаёте! А это… – она чуть ли не брезгливо ткнула пальцем в картину, стоящую отдельно от других на мольберте. – Это и вовсе ни в какие ворота! Как хотите, господа, а я – против!