Ответственность

— Емельянов С. И.?..

— Читай.

— Это какой Емельянов? Тот самый?

Не получив ответа, Степан пристроился у стола и начал читать. Если при помощи какого-то «сочинения», конечно, весьма жизнеутверждающего, отец думает поколебать его решение, то это не очень хитрый прием. Что он там может придумать, этот Емельянов С. И.? Он, кажется, только второй год как из института? Сосунок.

Но очень скоро снисходительное выражение слетело со Степанова лица, брови удивленно поднялись, сосредоточенно сузились глаза.

«Ага, пробрало», — не без злорадства подумал отец.

Кончил читать. Поднял папку обеими руками, как плакат, покрутив при этом головой, как бы изумляясь дерзости «сосунка» и явно ее не одобряя.

— Смелый мальчик, — проговорил он уважительно и, спохватившись, попытался подкрасить насмешкой свои слова: — Отчаянный. Юноша безумный.

Бакшин ничего не ответил, выжидал, как отнесется Степан к смелости Емельянова. Положив папку на стол, Степан еще раз покрутил головой.

— И ты хочешь, чтобы я с таким работал?

— А ты сам этого не хочешь?

— Прежде чем ответить на твой вопрос, позволь тебя спросить: что ты собираешься делать с автором этого письма?

— Еще не знаю. Я еду в Сосновые Горы. Решим на месте. Одно бесспорно — человек он талантливый и, как ты выразился, смелый. И знает дело.

— Сломает он себе шею, — Степан поднялся и начал ходить от стола к окну. — И себе, и тому, кто согласится с ним.

— Это и все, что ты можешь сказать?

— Подожди. Я еще не все сказал. А ведь он может и тебе шею сломать. Вон как размахнулся. Это он на тебя так… Твои расчеты хочет взорвать.

«Когда-то и ты замахивался на меня», — вспомнил Бакшин с горечью, поразившей его самого. С какой гордостью, с каким чувством великолепного равенства поспорил бы он сейчас со своим сыном, если бы тот хоть немного походил на Емельянова. Юноша безумный. Не безумный он, а смелый. И расчетливый. Не очень-то одобряя безумство, Бакшин, однако, всегда предпочитал его безропотному, хотя и добросовестному исполнительству.

— Да, размахнулся! — с непонятным для Степана удовлетворением согласился Бакшин. — И не для того, вот это ты учти, размахнулся, чтобы напугать. Нет. Он и ударит. Сдачи получит — утрется и еще раз ударит. А я вот к нему на совет еду. Совещаться. Драться я к нему еду. С таким — одно удовольствие…

Это он проговорил с какой-то такой молодецкой лихостью, словно и в самом деле ему не терпелось поскорее схватиться с Емельяновым. И было видно, что в своей победе он нисколько не сомневается. Он как бы и сына своего задирал, вызывал на бой, в то же время поглядывая на него с некоторым сомнением: выдержит ли?

— А если не осилишь? — спросил Степан, явно уклоняясь от неуместного, как он считал, отцовского вызова. — А если он тебя?

— Ничего, справлюсь.

Это он проговорил так угрожающе, как будто уже занес свой кулак, без промаха бьющий и без пощады. И закончил ворчливо, но все еще угрожающе:

— Силы у меня хватит, и башка варит без перебоев.

Это правда. Знаний и опыта накопил достаточно, а твердостью решений всегда отличался. Такого с толку не собьешь. Степан вспомнил отца, каким он вернулся из госпиталя лет десять назад: больного, растерянного, не очень уверенного в себе. Тогда Степан в чем-то обвинил его — этого он и сам теперь уж не помнит, что-то связанное с врачихой по фамилии Емельянова. Дело старое и давно забытое. А теперь попробуй-ка обвини. Он тебе так обвинит, что и костей не соберешь. Степан отлично запомнил только одно — тогда он разговаривал с отцом на равных, как солдат с солдатом. Теперь-то ему на такое не отважиться. Нет. Хотя заняты одним делом. А вот отчего это? Отчего нет прежней уверенности?

Как бы отвечая на этот вопрос, Бакшин прямо заявил:

— А твоя жизнь мне не нравится. И мысли твои…

Вот в этом все дело — и жизнь и мысли не те, что были прежде. Да, в то время, когда он лечился после ранения, отец не посмел бы так сказать о его жизни.

— Это я знаю, — безнадежно проговорил Степан.

— Ничего ты не знаешь. Я не о работе говорю. Был бы плохой работник, не выдвинули бы на такую стройку, как Сосногорский комплекс. Я о твоем образе жизни.

Эта похвала воодушевила Степана, и он отважился на откровенное признание:

— Я не хуже других и, наверное, не лучше. Но мы — бывшие солдаты — отдали больше, чем другие. И теперь хотим дополучить свое.

— Ты только не говори сразу за всех, скверная это тенденция, прикрывающая безответственность.

— Ну ладно, буду говорить только о себе.

— А с кого ты собираешься дополучить это самое «свое»?

Степан пожал плечами. С кого? Со всех, кого он защищал, не щадя своей жизни… Подумал, но сказать не отважился.

— Ага, — угрожающе воскликнул Бакшин. — Думаешь, не пойму? Да? А ты скажи, вдруг да и пойму. Соображу.

— Время сейчас другое, — уклоняясь от прямого ответа, проговорил Степан.