Ответ

В прошлом году Нейзелю удалось пристроить Петера на «Ганц-судостроительный», в модельный цех, оттуда он и ходил в ремесленное училище на улице Байнок. Отцу-то хотелось сделать сына литейщиком, но Петер рос хилым, тяжелая работа была ему не по плечу, и Нейзель долго обивал пороги, пока не сунул его к модельщикам.

Петер получал четыре филлера в час, работал по двадцать семь — двадцать восемь часов в неделю, но и его единственный пенгё звенел весьма приятно, когда он по субботам выкладывал его на кухонный стол матери, рядом со все опадающими пенгё отца.

— Ой, какая преогромная курица, какая большущая, толстая, — восторженно прокричала старшенькая из кухни, — пять кило будет!

— Дуреха, — фыркнул Петер, — таких кур не бывает! Два кило, самое большее.

— Башка твоя два кило весит, понял! — сердито крикнула девочка. — Курица кило на четыре, не меньше!

— Ты как любишь-то, Йожи? — спросила Луиза Бензель, вошедшая тем временем из кухни. — Паприкаш или в суп лучше? Жарить, пожалуй, не стоит, боюсь, жестковата будет. Приготовлю-ка я завтра к обеду куриный паприкаш, да пожирнее, хорошо?

— Ты сперва спрашиваешь, как он любит, — вмешался Нейзель, все еще сидевший у окна с поднятыми на лоб очками, — а ответа и не ждешь. Может, он в сухарях предпочитает?

Жена рассмеялась, ее добродушное полное лицо, над которым не властны были никакие заботы, лукаво, озорно засветилось.

— Нелегкая вам в живот ваш бедненький, — смеясь, весело возразила она мужу, — ведь это вы сами в сухарях-то любите. Да только нельзя этакую старую клушу в сухарях обжаривать.

— А я всю жизнь вот таких пожилых курочек уважал, сударыня, — воскликнул Йожи. — Настоящая солидная еда, и жуешь долго, и в желудке весомо ложится. По крайней мере, чувствуешь, что поел.

На Йожи не очень сказались минувшие два года, голодное существование столь же мало отразилось на его худом, жилистом теле, как и любая обильная жирная пища, длинный нос был все так же забавно непоседлив, длинные руки с огромными костлявыми кистями по-прежнему брались за любую работу.

— Я даже воронье мясо обожаю, сударыня, — объявил он, подмигивая девочкам, слушавшим его с раскрытыми ртами. — Прошлой зимой, когда меня выставили с льдозавода и дозволили гулять ровно шесть месяцев, раздобыл я старое ружьишко и пошел в городской парк на ворон охотиться. Из вороньей ножки да грудки можно такой отличный суп состряпать, что желудок о нем три дня не забудет. Вот я вам принесу как-нибудь.

— Вы лучше зайца подстрелите, дядя Йожи! — воскликнул Петер.

— Зайца я только с рефлектором подстрелить могу, сынок, — скривил нос Йожи. — Когда я шоферил в Мавауте, так, бывало, зимой каждое воскресенье, да еще на тезоименитство господина правителя непременно жарким из зайчатины угощался, то на вертеле поджарю, а то и нашпигую. А на именины господина правителя — двойную порцию, его высокопревосходительство далее поблагодарил меня за это специальным письмом.

— Поди уж ты, Йожи, ну тебя! — смеялась хозяйка. В комнате загомонило веселье, девочки то и дело взвизгивали, маленький Янчи стучал кулачком по столу, один только Нейзель сидел, задумавшись, устремив в себя, в свои мысли прозрачный, светло-голубой взгляд. Виски его запали, от лица остались кожа да кости.

— Ты знаешь ли, Йожи, что народная кухня опять сократила порцию хлеба, а воскресную булку упразднила вовсе? — сказал он. — Положение все хуже и хуже. Теперь уже за суп и за ночлежку безработным отрабатывать положено, за месяц ночлежки — по восемь-девять дней. И в то же время повсюду снижают ставки, за эту неделю на жолненском заработная плата снижена на десять процентов, на джутовом заводе — на семь, а в чепельском порту — сразу на тридцать процентов. Уже сто двадцать тысяч квалифицированных рабочих ходят без работы.

— Н-да, — протянул Йожи.

— Вчера, когда я шел из Профобъединения домой, — сказал Нейзель, — люди разгромили мясную лавку на проспекте Йожефа… В десять минут растащили все.

— Даже пятнышка жирного не оставили, — с кислым видом пожаловался Йожи.

— Сам, что ли, видел? — спросила жена.

Нейзель взглянул на нее. — Своими глазами.

— Мог бы и ты прихватить бидон жира! — проговорила Луиза с потемневшим лицом. — Нам бы кстати пришлось.

Нейзель не ответил.

— В провинцию ехать надо, — рассудил Йожи. — Когда я последний раз наведывался в родную мою деревню, правда, тому уж лет пять или шесть будет, так я, верное слово, одни только довольные физиономии видел. Спрашиваю людей, чему, мол, радуетесь. Оказывается, два дня назад граф ихний помер, и так они возликовали, что вся деревня, от мала до велика, вышла на похороны. Даже со смертного ложа подымались проститься. В Пеште этакая радость в диковинку…

— И в деревне положение не лучше, — сказал Нейзель. — Управление по борьбе с наводнениями платит за земляные работы сто сорок восемь филлеров поденно, а у зажиточных крестьян красная цена поденщику только восемьдесят филлеров.

— Откуда ты знаешь? — раздраженно спросила его жена. — Из «Непсавы» твоей?

— Из нее, Луиза, — спокойно ответил Нейзель.