Ответ

Он не знал, зачем это делает, но вдруг, как мяч отскочив от стены, вылетел на мостовую. Его руки сжимались от ненависти, он был способен, казалось ему, переломить надвое дуло винтовки. Однако ярость не затуманила ему голову: озираясь по сторонам, чтобы не подвергнуться неожиданному нападению, не слишком спеша, почти спокойно он перебежал в узкую аллейку, что шла по проспекту Андраши параллельно тротуару. Здесь, прижавшись спиной к дереву, огляделся.

Сперва он увидел полицейского вахмистра на серой в яблоках лошади — всего в двадцати шагах от дерева, в тени которого притаился. Лошадь дико храпела, вставала на дыбы, словно желая сбросить седока, высоко закидывала изящную голову с белой челкой на лбу; то и дело она пронзительно, мучительно и протяжно ржала. Ее светло-серые мускулистые задние ноги блестели на солнце, длинный льняной хвост со свистом рассекал воздух. Вахмистр стоял в стременах и изо всех сил работал уздечкой, но явно не мог сладить с одичавшим сильным животным.

Балинт отскочил вдруг за дерево: от тротуара прямо на него бежал пожилой человек в очках, которого преследовал полицейский с обнаженной саблей и без кивера, потерянного, вероятно, в пылу погони. Полицейский на бегу ткнул саблей и в сторону Балинта, однако угодил лишь в кору дерева, щепка, отлетев, попала Балинту в лицо.

Он все еще не нашел того, что искал: хоть малую пядь земли, где рабочие оказывали бы сопротивление. Наискосок от него, на противоположной стороне проспекта, сверкали под косыми лучами солнца зеркальные окна кафе; перескакивая через балюстраду террасы, через стулья, сюда устремились те, кого преследовали появившиеся из ближайших переулков полицейские. Настороженно оглядываясь, Балинт рысцой стал перебегать проспект. Когда он поравнялся с вахмистром, вздыбленная лошадь повернулась мордой к нему: на месте одного глаза у нее зияла темно-красная дыра, из которой узкими лентами струилась кровь.

И опять он не знал, почему так поступает, но вдруг повернулся, побежал обратно, под деревья, оттуда — на тротуар. Однако горловина улицы Розы была запружена густо сбившейся, буквально парализованной толпой: сзади, с моста Фердинанда, все шли, напирали люди, они понятия не имели о том, что здесь происходит. Дрожа всем телом, Балинт добежал до следующей улицы и свернул в нее.

Уличка была почти пустынна. Поначалу еще слышался топот ног — кое-кто завернул сюда, спасаясь бегством, — но дальше никого не было, только в самом конце опять чернела толпа: часть демонстрантов, не сумев пробиться с виадука на улицу Розы, решила этим путем выбраться на проспект Андраши.

Пробежав шагов пятьдесят от угла, Балинт увидел справа на тротуаре неподвижное тело. Он опустился рядом на колени, отнял судорожно прижатые к лицу, уже костенеющие руки; лишь через несколько секунд, придя в себя от первого потрясения, Балинт узнал восково-желтое, все в пятнах крови усатое лицо: это был Иштенеш, крановщик, уволенный на прошлой неделе. Мальчик приподнял мертвую голову. Она была рассечена надвое.

Балинт машинально отер о штаны окровавленные руки, вскочил и опять припустился бегом. Пять минут спустя он поравнялся с первыми рядами демонстрантов, которые, ни о чем не подозревая, неспешно двигались навстречу, к проспекту Андраши. Мальчик стыдливо притормозил свой бег за несколько метров до колонны и отдышался. Отирая ладонью пот со лба, он услышал вдруг отчаянный вскрик, пронесшийся издали над шествием.

— Что с тобой, малец? — улыбнулся Балинту пожилой рабочий из первой шеренги. — Ты чего это так испугался?

— Небось полицейского увидел, — хохотнул потный, похожий на мясника верзила.

— А то и двух сразу.

— Не трусь, сынок, не укусят, — вмешалась стоявшая в дверях бакалейной лавчонки толстая женщина в халате и шлепанцах, с сумкой в руке. — Полицейских бояться не надо, тоже ведь люди!

Опять кто-то горестно вскрикнул, только чуть тоньше и слабее. Над Балинтом, едва не задев, пролетела какая-то птица. — Ой, пресвятая дева, — причитал вдалеке слабый старушечий голос из окна второго этажа. — Пресвятая дева заступница! Да поймайте же ее!

Люди останавливались, оборачивались.

— Поймайте, бога ради… Вон она над Дейчем летит, над пекарней… Поймайте, люди добрые!

Люди с любопытством вертели головами, отыскивая вылетевшую из окна канарейку. Но крохотная птичка, по-видимому, устроилась где-нибудь на оконном карнизе или за лепными украшениями и некоторое время не показывалась. Ее хозяйка, бедно одетая седая старушка, ломала руки и причитала так жалостно, высовываясь из окна, что демонстранты — их было около сотни — остановились все, как один. — Поймайте ее, люди добрые, помогите мне, — взывала старушка, — ничего и никого ведь нет у меня, только она, моя единственная, негодница моя! — Какой-то прыщавый подросток принялся было насмехаться над старушкой, но его тотчас одернули. — Да ладно, чего там, — буркнул подросток, как видно устыдясь, — сейчас разыщу ей пичугу.