Ответ

На середине моста случился затор, и шествие на несколько минут приостановилось, люди столпились вокруг спорщиков. Глубоко внизу под бетонную дугу виадука, скрежеща, вбирался пассажирский поезд; наращивая скорость, он шел от вокзала. Человек в красном галстуке на тощей шее опять сплюнул через перила вниз. — Мне все-таки непонятно, — продолжал Оченаш. — Ведь если они с реакцией снюхались, тогда полиция да суд не могут же не знать об этом — не стали бы они истреблять своих самых верных товарищей по оружию, как вы только что назвали их, товарищ!

— Ну, повесят одного-двоих для видимости, — огрызнулся его противник, — а прочих всех отпустят. А что вы думаете, товарищи, из чьих рядов все эти шпики да провокаторы вербуются, которые проникают в социал-демократические партийные организации и разлагают своими кознями профсоюзы?

— Может быть, вы и правы, товарищ, — не отступал Оченаш, — но все-таки никак я не разберусь, что тут к чему. Ведь если правда, что мы, социал-демократы, являемся истинными врагами реакции, тогда как же понять, что никто из наших вождей в тюрьме не сидит и никого из них, насколько мне известно, еще не повесили?

Человек в красном галстуке впился глазами в Оченаша. — А вы не прочь, чтобы их повесили, а? — Ну-ка, потише, потише, — прогудел рядом с ним басовитый голос, — оскорблять товарища негоже!

— Потому и не повесили, — продолжал человек в красном галстуке, — что мы-то боремся законными средствами. — Это, конечно, правильно, — кивнул Оченаш. — Хотя и тут имеются исключения. Вот, например, нынче мы вышли на демонстрацию, несмотря на запрещение полиции, и выражаем капиталистам свой протест, плюем на запрет… И если полиция прикажет нам сейчас расходиться по домам, вы, товарищ, тоже ведь не послушаетесь, верно? Или домой пойдете?

— Хотел бы я поглядеть, кто это посмеет нас по домам разогнать, — проворчал рабочий.

— А что бы вы делать стали?

— Пошел бы домой, надел праздничный костюм и поплелся бы жаловаться куда глаза глядят, — вступил в разговор Йожи, стоявший рядом с Оченашем, уныло свесив длинный, в красных пятнах нос. — А там бы ему выдали то самое, от лошади, я имею в виду, что каждому венгерскому гражданину причитается.

Вокруг засмеялись. — Это мы и здесь получим, — сказал кто-то.

Двинулись было снова, но, пройдя пятьдесят шагов, опять застопорили. Внизу, на улице Подманицкого, длинной цепочкой застыли трамваи, на всех развилках улицы черными водоворотами бурлила толпа. — Ведь я почему утверждаю, товарищи, — продолжал человек в красном галстуке, — что большаки есть смертельные враги рабочего класса? Потому что они хотят выбить у нас из рук самое острое наше оружие — единство рабочего класса. Всюду, куда ни ступят они ногой, рабочие теряют силы к сопротивлению, своей авантюрной политикой, позорной подрывной деятельностью, которой руководят из Москвы, они с головой выдают рабочих капиталистическо-клерикально-феодальной реакции.

— Позвольте, позвольте! — прервал его Оченаш. — Они все это делают нарочно?

— Что?

— А вот выдают рабочих силам реакции?

— Ясное дело, нарочно!

— И среди них так-таки нет порядочных людей?

— Нет! — решительно сказал человек в красном галстуке.

— Ни единого?

— Ни единого!

Из тесного кольца, окружившего спорщиков, раздались протестующие возгласы. — Ну, этого вы лучше бы не говорили, — возразил стоявший рядом крепыш с лохматой шевелюрой, — будто среди них порядочных людей нет. Да я и сам двоих знаю, чистые люди, как слеза, это уж точно.

— Ну ладно, — прервал его человек в красном галстуке, — допустим, есть среди них и порядочные — так ведь их-то вожаки ихние с толку сбили, и теперь они жертвы московского вранья. А если приглядеться, товарищи, то в конечном счете и они ведь делают то же, что и прочие: подрывают единство рабочего класса. И какие там они ни будь распорядочные лично, но и они губят, разлагают, подрывают силы рабочего класса, то есть в конечном счете делают то же самое, что полиция и всяческие провокаторы. Вот и выходит, что они — союзники реакции и враги рабочего класса. Честные они или нет, но здравомыслящий трезвый венгерский пролетариат сметет их.

— Опять что-то не понимаю я вас, — проговорил Оченаш громко. — Выходит, если кто-то думает не так, как товарищ Пейер, так он уже сразу негодяй и подлец? И только потому, что думает иначе?

Его противник пожал плечами. — Я вам уже объяснил.

Оченаш озадаченно чесал в затылке. — А все же не понял я. Эдак ведь и большевики могут назвать товарища Пейера негодяем из-за того, что он думает не так, как они?

— Ну, хватит! — оборвал его человек в красном галстуке.

Оченаш покачал головой. — Нет, товарищ, хотелось бы все-таки разобраться в этой истории. Ну, допустим, коммунисты где-то получили большинство, значит, по-вашему, они могут нас, социал-демократов, негодяями и прислужниками реакции называть из-за того только, что мы по-другому думаем, не так, как они? И уже вас, товарищ, захотят смести за то, что вы ослабляете единство рабочего класса и тем предаете пролетариат? Не понимаю…