Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Отец Сергий остановился и позвал:

– Наташа, поди сюда! А когда она подошла, сказал тихонько:

– Не надо, нехорошо!

Как это ни странно покажется со стороны, от этих слов Наташа почувствовала даже гордость: папа дал ей прямое распоряжение, сам сказал: «Нехорошо!»

– Пойдемте еще как-нибудь поиграем, – позвала она подруг. – Папа не велит дразниться. Всякие бывают неприятности. Однажды Наташа перешибла дверью ногу цыпленку. Он заболел, и его несколько дней держали в комнате. Этот «больной» захотел выскочить в открытую дверь, в которую вихрем ворвалась Наташа, и конечно, пострадал. Да еще и Наташе доставил несколько неприятных переживаний.

– Кто-то цыпленку ногу перешиб, – сказала через некоторое время Юлия Гурьевна. – Наташа, ты не знаешь кто?

– Не знаю.

– А не ты?

– Я нечаянно. Бежала, а он подскочил. Я и не видала. Бабушка внимательно посмотрела на девочку.

– Всегда нужно говорить правду, Наташенька, – сказала она. – Если ты сделала это нечаянно, тебя никто ни бранить, ни наказывать не будет. Но нужно говорить правду.

Эти короткие разговоры надолго запоминались, оставляя след в характерах детей, направляя их воспитание именно потому, что слова эти всегда подтверждались делом. А был один случай, в нескольких словах объяснивший юной воспитательнице Соне (ей тогда было шестнадцать лет) одну основу воспитания, которой придерживались отец Сергий и Юлия Гурьевна.

Раз вечером Наташа что-то раскапризничалась. Соня, из-за требования которой разгорелся сыр-бор, попробовала добиться своего, попробовала успокоить девочку, потом пригрозила:

– Если ты не перестанешь плакать, я с тобой весь вечер не буду разговаривать.

Наташа продолжала плакать. Плач становился все жалобнее.

– Все на меня, все на меня, – всхлипывала она.

Соня, знавшая, что сестренка употребляет эти слова только в моменты крайнего расстройства, не выдержала и обратилась за советом к бабушке:

– Я знаю, ей сейчас кажется, что ее никто не любит.

Как же мне быть? Юлия Гурьевна сама разволновалась.

– Нельзя сейчас заговаривать, раз ты обещала молчать, – дрожащим голосом сказала она. – А на будущее помни, как сказал Спаситель: Да не зайдет солнце во гневе вашем (Еф. 4: 26). Ты, конечно, на нее не сердишься, а все-таки, когда грозишь чем-нибудь, нужно быть осмотрительнее.

Описанные в этой главе не столько события, сколько чувства и настроения, в основном, относятся к периоду 1920–1925 годов. Через полтора-два года после смерти Евгении Викторовны у отца Сергия время от времени начала вырываться фраза:

– Видите, детки, как Господь пожалел нашу маму. Как ей терпеть было бы тяжело. Она не только за себя, а за всех нас страдала бы, а мы за нее.

Шел голодный 1922 год. О нем нельзя говорить мельком, между прочим, нельзя вырвать без связи один-два факта и промолчать об остальных. Если писать обо всем подробно, о фактах и переживаниях, этого хватит на целую большую книгу. Беда в том, что, если бы и хватило сил и уменья написать ее – а чтобы по-настоящему сделать это, нужно иметь недюжинный талант, – все равно у этой книги мало бы оказалось читателей, слишком бы она была тяжела. Да и не хватит ничего, ни уменья, ни сил. Такое два раза нельзя переживать, сердце не выдержит.

Глава 30 Пожар

Новое несчастье произошло неожиданно. Было 25 ноября, канун Георгиева дня. В этот день впервые истопили печи в церкви. Около четырех часов вечера сторож Ларивон зашел к отцу Сергию за ключами от церкви и за разрешением звонить. Он ушел обычной своей медленной походкой и вскоре вернулся неловкой рысцой.

– Батюшка! – задыхаясь, проговорил он. – В темнице что-то дымно!

Отец Сергий, читавший перед иконами вечернее правило, торопливо снял епитрахиль.

– Беги! – уже на ходу сказал он.

У церкви мирно беседовали несколько человек, заблаговременно пришедших к вечерне. Ларивон мимоходом сказал и им: «В темнице дым» – и бросился к лестнице, с которой только что спустился.

На бегу он обдумал, сообразил, где мог начаться пожар. Не в темнице, как называли темное помещение между вторым и третьим ярусом колокольни. Нет, в нее дым нашел снизу. Вернее всего, загорелась крыша или обшивка стены, там, где к ней близко подходит печная труба.

Из окна второго яруса по легкой приставной лестнице Ларивон выбрался на крышу, отрыл запорошенный снегом люк, через который можно было добраться к опасному месту. Люк тесный, пришлось сбросить толстый стеганый пиджак, чтобы пролезть в чердачное помещение между потолком и крышей.

Так и есть! Дым валил именно отсюда, из отверстия в обшивке около трубы.