Оттепель. Как это было?

А. Гаспарян: Но почему-то все забывают, что это неизменные атрибуты советского кинематографа образца 1930-х годов. Другой вопрос, что снятые тогда картины все проклинали как а) воспевающие культ личности, б) воспевающие устои тоталитарного государства. У нас же их не показывают уже сколько лет! Замечательные фильмы про поиски шпиона, где обязательно солнышко ярко должно светить, когда ловят этого шпиона, дождик весенний и так далее. С этой точки зрения кинематограф 1950-х годов старательнейшим образом воспроизвел все клише предыдущего периода. Единственное отличие состоит в том, что кино стало романтичным. Кинематограф конца 1930-х годов был в чистом виде продуктом пропаганды, он готовил страну к одному – к грядущей войне. А кинематограф 1950-х создавался поколением победителей нацизма, которое теперь построит замечательную жизнь, потому что не с кем больше бороться. Запад где-то далеко, и все только в наших руках. Шестидесятники, написав кучу воспоминаний, выдали это все за свое изобретение. Это очень наивное заблуждение, потому что в советских журналах и газетах конца 1930-х годов романтическая литература тоже присутствовала.

Г. Саралидзе: Позволю себе не согласиться. Просто люди, которые стали снимать фильмы, это «продукт» начала 1950-х. Они в это время учились, заканчивали литературные или кинематографические институты. Например, «Чистое небо» Чухрая, о котором я уже говорил, а были еще Марлен Хуциев, Михаил Ромм, Георгий Данелия.

«Застава Ильича», «Весна на Заречной улице» – это фильмы, которые передают то ощущение весны и оттепели… Там все-таки говорится более сложно о том, что происходит. Все-таки в них нет таких уж клишированных героев и антигероев.

А. Гаспарян: Оттуда политика убрана.

Г. Саралидзе: Во-первых, убрали политику, во-вторых, начинают говорить о простом человеке и о том, что его волнует. Оттепель стала площадкой для большого количества писателей и вообще творческих людей, на мой взгляд. Мы Солженицына упомянули, но был и Владимир Дудинцев с «Не хлебом единым». Тоже знаковая вещь. В это время начинает писать и Виктор Астафьев – совершенно другое направление в литературе. Тогда появляется плеяда людей, которая о деревне пишет, о том, что с ней происходит, об обычных людях. Но, наверное, к политическим изменениям в стране, о которых ты, Дима, говорил, это касательства мало имеет. Просто люди получили свободу творчества. Появилась возможность рассказывать о том, что видишь, и о том, что хочешь осмыслить.

Д. Куликов: Ну, до какой-то степени так и было. Но, понимаешь, такая свобода, вне политической рефлексии, во многом контрпродуктивна. Если вы сказали «а», так говорите и «б». Потому что двоемыслие «чуть-чуть разрешу, но когда надо – запрещу» проходит вплоть до конца перестройки. Я неслучайно упомянул Горбачева и Ельцина. Горбачев провозглашает перестройку, демократизацию, гласность. В ЦК партии, в политическом органе, впервые за много лет происходит дискуссия. И нашелся какой-то Ельцин, который имеет свою точку зрения. А ты, главный демократизатор и либерализатор, выгоняешь его из политического пространства. Я сейчас не защищаю Ельцина и даже не обсуждаю, что именно он критиковал. Просто на логическом уровне пытаюсь прояснить ситуацию. Ельцин отправляется бороться за власть в не-политическое пространство и в конце концов эту власть захватывает.

Если вы начинаете какие-то преобразования, не контролируя их, то вы теряете управление. Тогда не вы будете управлять ситуацией, а ситуация будет вами управлять. И другие игроки. Так в конце концов и получилось.

Между прочим, перед революцией 1917 года ведь то же самое произошло. Потому что вечно мечтающая черт знает о чем интеллигенция царского периода…

Г. Саралидзе: О свободе, равенстве и братстве мечтала.

Д. Куликов: Да. Но спроси их, как это должно быть реализовано в России? Они же совершенно не могли договориться между собой. Что они имели в виду под всем этим? Выяснилось, что более-менее реалистичный проект существования страны оказался только у большевиков. Они на этом и выиграли. Большевики хотя бы смогли сформулировать, что хотят сделать, и привлечь других на свою сторону. Белые проиграли, потому что они сражались непонятно за что. Спроси белых: какой вы видите будущую Россию? Насколько я знаю, ни одна белая армия, ни одна белая группа не могли сформулировать, что они хотят в результате победы над красными. Кроме того, что красных нужно уничтожить.

А. Гаспарян: Больше того, они даже и не задумывались над этим, потому что армия вне политики, и слоган был такой: «Армия сначала возьмет Москву, потом возьмет под козырек». А потом народ как-нибудь сам решит, какой должен быть строй.

Д. Куликов: Кстати, как они возьмут под козырек? Кто это будет? Кому эта армия присягнет?

Г. Саралидзе: Мы отвлеклись от оттепели сейчас.