Отступление

Залкер сплюнул остатки слюны со вкусом вчерашней водки и вчерашней злобы и решительно повернул налево, в сырую впадину между холмов, что тянется мимо болот от горы, где стоит Ракитное. На берегу серебряной речушки он увидел крестьянскую телегу, она внезапно появилась со стороны хутора и понеслась к Ракитному, на ярмарку. Залкер попытался подмигнуть деревенской девушке, сидевшей в телеге позади отца, который правил лошадьми. При этом он лихо распахнул красный дорожный кафтан и сорвал с головы картуз с глянцевым козырьком, чтобы девушка могла разглядеть его плутоватое красное лицо с аккуратно подстриженной острой бородкой. Залкер зажмурил глаз, один из двух зеленоватых, наглых глаз, под взглядом которых дрожали все портные в губернии, а другим подмигнул девушке, с которой не прочь был перекинуться парой слов. Но молодая крестьянка осталась холодна, будто все это не имело к ней ни малейшего отношения. Она лениво высморкалась в руку и не спеша вытерла пальцы о борт телеги. Тут агент Залкер сразу же вспомнил о Лейке, чернявой швее из Ракитного, которая еще до Пейсаха взяла у него машину в рассрочку, и ему стало весело и легко. Он почувствовал, как ненавидит свою обрюзгшую жену. Ведь это из-за нее, чернявой Лейки, он встал сегодня ни свет ни заря и, еще толком не проснувшись, осмотрел бричку, ради Лейки он едет сейчас в Ракитное и скоро ее увидит…

Он весело стегнул кнутом лошадей, обогнал мужицкую телегу, быстро оставил ее далеко позади и покатил под гору. Ближе к городу стали попадаться груженые фуры. Вскоре Залкер подъехал к деревянной плотине, освещенной ярким, горячим солнцем. Тяжелые, черные телеги тянулись через нее на ярмарку.

* * *

Небо синело, раскаленная земля, как угли, обжигала босые пятки, а молодая крестьянка шла себе и шла.

Залкер что было сил натянул желтые вожжи и остановил бричку.

— Эй, ты!

У въезда на ярмарку, где возле лавок стоят распряженные поповские телеги, он заметил портного Шоелку, жуликоватого парня, который выбивает для него долги, и позвал:

— Что, оглох? Поди сюда!

Шоелка не слышал. В шапке, сдвинутой на затылок, он стоял и грыз соломинку, прислонившись спиной к телеге. Его обычно быстрые, шныряющие по сторонам глаза на этот раз задумчиво уставились куда-то в одну точку, черный цыганский чуб прилип к блестевшему от пота низкому лбу. Наконец он все же услыхал и подошел, будто нехотя. Но Залкер уже не смотрел в его сторону. Поигрывая кнутом, он с каменным лицом глядел вдаль, поверх лошадиных голов. Все утро он молчал, пока ехал, и теперь его голос прозвучал хрипло и зло:

— Михл Кравец заплатил?

— А?

Шоелка небрежно поставил ногу на ступеньку брички. Он все еще о чем-то напряженно думал и жевал соломинку.

— Заплатил, — протянул он лениво. — А то как же?

— А Йосл Киржнер?

— Уплачено.

— Американский портной?

— Давно, до субботы еще.

— Так. А попадья из Ботвиновки?

— Да, только что.

— Ну а Лейка? Чернявая?

Шоелка хитро посмотрел на Залкера одним глазом.

— А вот ее как раз и жду… Обещала… Скоро… Чтоб я так жил, пан Залкер!

Плутоватое лицо Залкера покраснело больше обычного. Серые глаза злобно впились в Шоелку.

— Когда заплатит, тогда и будешь за ней волочиться. Понял, что тебе говорят, дурья башка?

И, больше ничего не сказав, даже не взглянув на Шоелку, поехал дальше, в самую гущу ярмарки. Не останавливаясь, крикнул пару слов знакомому в лавке, где продаются крестьянские мониста, пересек площадь и выехал на дорогу к лесу.

В доме Ицхока-Бера он застал только его больную жену. Она лежала в кровати. Залкер передал женщине, что нашел покупателя на инвентарь и медикаменты из аптеки Мейлаха.

«Так, значит, как его звать-то, парня, что хочет продать лекарства? Хаим-Мойше? Ладно, значит, пусть найдет его, Залкера, он остановился в старом городе у доносчика Зайнвла, почтаря Зайнвла то есть. Целый день там пробудет».

* * *

У ворот почтаря Зайнвла сильно пахнет лошадьми и коровами, как на скотном дворе. Навес прохудился, оттого круглый год чавкает под ногами жижа. Всегда душно, мухи жужжат над кучами навоза, вонь дерет горло. Здесь тоже чувствуется ярмарка. Слышно, как совсем близко звенят стальные серпы, весело ржут лошади.

Но чуть подальше во дворе, возле закопченной кухонной двери, где стоит квашня, всё совсем по-другому. Земля чисто подметена и полита из чайника, чтобы не было пыли, поэтому там пахнет, как в синагоге после уборки. Прохладно и тихо, точно в подвале, даже клонит в сон. Хочется просто сидеть и дремать.